На фига попу гармонь...

Мягко ступая по высокой пружинящей траве, усыпанной ромашками и васильками, Билл даже прослезился от обуревавших его чувств: «А мы когда-то хотели воевать с этой страной», наслаждался чудесным видом переливающейся в лунном свете воды и густой зелени дерева, окунавшего свои ветви в реку.

Вот из-за этого-то дерева и вышла нагая пышная нимфа с золотыми блестками влаги, желтеющими в лунном свете на мраморных точеных плечах. У счастливого влюбленного замерло сердце от вида древней как мир картины: первые звезды, колдовская луна, слабый плеск волн, ласкающих берег, и прекрасная, нагая женщина, выходящая из воды…

Он почувствовал себя Богом. Древним, как Мирозданье, и юным, как Любовь!

Медленно скинув одежду, он вошел в воду, раздвигая струи сильным торсом…

Заметив гиганта, чаровница слабо вскрикнула, прикрывая руками крепкие груди, но, покорная зову влюбленных мужских глаз, зачарованно пошла навстречу, бессильно опустив руки вдоль тела.

Они сошлись и тесно прижались друг к другу.

Постояв так какое-то время, Билл поднял ее и понес на бархатное ложе мягкой травы. Женщина даже не сопротивлялась, когда нежные ладони гладили ее грудь и ноги. Лишь слабо вздохнула под сладкой тяжестью мужского тела и чуть слышно застонала, когда он вошел в нее…

Разомкнув обьятья, Билл осыпал любимую собранными цветами и, взявшись за руки, они пошли к реке, чтоб смыть свой грех и грешить снова, до самого утра, до петухов, до раннего солнца и свежей росы…

Соратники по партии начали вечер обыденно и тривиально.

Пили водку.

На этот раз – «Фронтовую». Разговоры вели соответственно названию напитка.

– Мой папа был четырежды Героем, – выцедив соточку из алюминиевой кружки и занюхав селедочной головой, информировал дона Чезаре Пшенин.

– Мама мия! – восхитился глава преступного синдиката «Опиумный кругляшок», наполняя в очередной раз кружки.

– … воевал с гитлеровцами в лесах Белоруссии, – махнул еще одну порцию Пшенин, чтоб зря не выдыхалась, – между прочим, руководил партизанским отрядом имени Ивана Сусанина.

– А кто такой Ваня Сусанин? – занюхивал селедочным хвостом свою дозу дон Чезаре.

– Иван Сусанин? Ну-у, как путешественник Федор Конюхов, к примеру… Подрядился проводником к польским туристам… и вот четыреста лет тургруппу не могут отыскать… Заплутались в лесу…

– Понятно! – кивнул головой дон Чезаре, готовя к новому «партвзносу» кружки.

– Так вот… Мой отец пустил под откос практически весь железнодорожный транспорт Германии, – принял на грудь следующие фронтовые сто граммов Пшенин, – и к концу войны стал шестнадцатижды Героем Советского Союза…

Шест-на-а-дца-а-ти-и-жды-ы! – поднял вверх указательный палец. – А ты думал, он в обозе всю войну проболтался? – глянул на прикрепленную к стене карточку, где улыбающийся восемнадцатилетний мальчишка в расстегнутой гимнастерке облокотился на дугу запряженной в телегу лошади.

– Мой папа, между прочим, тоже герой итальянского Сопротивления, – чтоб не ударить перед товарищем лицом в грязь, раскрыл крапленые карты дон Чезаре. – А ты думал, он в Риме спагетти всю войну торговал? – отрицательно замотал пальцем перед пшенинским носом отпрыск национального героя Италии. – Бил фашистов в партизанском отряде имени Спартака.

– Я тоже за «Спартак» болею! – сообщил другу бывший колхозный секретарь парткома.

– Споем нашу, партизанскую… – предложил дон Чезаре и, размахивая пустой кружкой, завопил: – Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, чао, чао…

Разучив слова, Пшенин влился в ряды партизанского хора.

Пропев «Белла, чао» раз пятьдесят, они дербалызнули еще по одной, раскупорив следом другую бутылку под названием «Пшеничная».

– В честь меня назвали! – похвалился Пшенин.

– Да-а, а кстати, как у тебя дела на личном фронте и что нового в деревне? – сделал хватательное движение рукой глава наркосиндиката, удивляясь в душе, что Пшениных уже двое.

– Океюшки! – бодро произнесли собутыльники.

– Говорите по одному! – с трудом выговорил дон Чезаре и стал слушать левого Пшенина.

– Подозреваемый про золото партии больше не заикается, – радостно потер руки левый Пшенин, а правый, когда на него глянул дон Чезаре, наполнял кружку из бутылки. – К тому же у него в доме чем-то расплющило мужика… веришь, метр на метр и десять сантиметров в толщину, – объяснял левый Пшенин, а правый, когда дон Чезаре скосил в его сторону глаз, опрокинул в себя кружку «Пшеничной».

«Смотри-ка, пока мы беседуем, в одну харю хлыщет», – осудил правого Пшенина дон Чезаре и перевел взгляд на левого – тот жевал хлеб, продолжая сливать информацию:

– В деревне произошло воровство… Чекушкинский прокурор, делая обыск, забрал две гармони… На гармонях помешалась вся деревня, – хихикая, докладывал левый Пшенин.

Услышав про гармони, дон Чезаре вздрогнул и внутренне подобрался, отметив для себя, что правый Пшенин куда-то вышел.