На фронте затишье

— На Дембиш? Верти налево. Трогай, трогай, не жужжи над ухом! На Лукувn— прямо. К ночи на месте будешь, если не накроет миной. И тебе счастливо. Скатертью дорога!

Мы сидели на бровке кювета, и Шишкин восхищался.

— Вот это девушка! Эх, познакомиться бы!

— Иди знакомься. Кто тебе не дает?

— Прогонит. Не будешь знать, куда драпать.

Случалось на перекрестке минутное затишье, девушка стряхивала с пилотки пыль и на минуту уходила в решетчатую тень тополя, но на дороге слышался опять гул моторов, из-за поворота надвигалась новая колонна транспортеров, танков, груженных снарядными ящиками автомашин.

Просвистев над головой, мина рванула где-то на окраине, другая грохнула справа, рядом. Перекресток застлало дымом, а когда он рассеялся, мы увидели на шоссе разбитую машину. Около нее уже крутилась регулировщица и кричала танкистам, шоферам:

— А ну, все сюда! Чего зажались в кабинах! Вылезай, кому говорят!

Она заметила нас с Шишкиным.

— А вам особое приглашение? Расселись, как гости. А ну, подходи.

Мы подбежали, все дружно подналегли, и через минуту грохочущий поток вновь мчался по шоссе.

— Эй, кубанцы! Водички нет? — обратилась к нам регулировщица, когда на шоссе опять стало тише.

Шишкин вскочил, подал свою фляжку.

— Что уставился? — напившись, спросила она. — Людей не видел?

— Да я так. Извините. Знакомая показалась.

— А я всем знакомая, — улыбнулась она. — Всему фронту. Про меня даже немцы знают.

— Ну! Они-то как узнали?

— А так. Едут наши артиллеристы, а я им накажу: «Пошлите немцам от моего имени гостинчик». Вот и узнали фашисты, что я есть на свете. Уразумел, казак — солены уши?

Шишкин улыбается, неуклюже мнется.

— Не веришь? А что ты, парень, торчишь на перекрестке? Крой своей дорогой! Не видишь, бьют сюда, угодят по твоей кубанке, и поминай как звали.

Девушка, сверкая зубами, хохочет.

— Фу ты, — говорит мне Шишкин. — И сказать-то ей не знаешь что.

— Плохо твое дело, — отзываюсь я.

На перекрестке останавливается открытая легковая машина. На заднем сиденье генерал в расстегнутом кителе.

— Здравствуй, Машенька! — говорит он вытянувшейся девушке.

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Ух, как запылило тебя! Глаза да зубы остались от всей красоты. Что, мой Двенадцатый прошел?

— Так точно. В два тридцать.

— Благополучно? У меня душа на месте, когда ты на посту. Сейчас Шестой пройдет, ты его пропусти побыстрее, направь в Лукув.

— Есть, товарищ генерал!

— Кончится война — первым делом жениха тебе найду. Всю дивизию построю, выбирай самого кудрявого. Ладно?

— Так точно, товарищ генерал!

— Ну всего доброго! Возьми-ка вот.

В руках Маши заалела роза. Девушка вспыхнула, а когда машина тронулась, крикнула вдогонку:

— Спасибо, товарищ генерал!

Он издали помахал рукой.

Маша любовалась цветком, приладила его к гимнастерке, и лицо ее стало совсем девчоночье, красивое. На дороге загудели самоходки. Маша мгновенно спрятала в планшетку цветок, и на перекрестке снова стоял маленький бывалый командир.

— Шестой? Поворачивай на Лукув. Газку поддай: тарахти на всю катушку. Генерал? Только что проехал, товарищ полковник. Есть подгонять остальных!

Машины сворачивали, мчались мимо, сотрясая землю, а Маша, едва видимая в пыли, успевала то с тем, то с другим перекинуться словом, помахать кому-то рукой.

— Ты что удрал-то? — обратилась она опять к Шишкину, когда скрылась последняя машина. — Напугался? Тоже мне казак. Есть еще у тебя вода? Неси-ка. Пылища чертова.

— Маша, а тебе не страшно здесь? — спросил Шишкин.

— Ай-я-яй! — засмеялась она. — Мне здесь уютно. Мины только беспокоят, боюсь, как бы прическу не попортили.

Шишкин вдруг сказал:

— А ты красивая, Маша. Я не встречал таких девушек. Никогда.

Наверное, она слышала не раз такие речи, но все же смутилась:

— Чего? Вот разговорчики! Да ты откуда взялся такой? Насмешил, прямо со смеху помираю. Комплиментами заговорил.

Однако не прогнала, удивленно и ласково смотрела на Шишкина.

— Вон ваш лейтенант едет. Ступай, казачок. Нельзя тут стоять.

По шоссе в самом деле ехал лейтенант Сомов, командир четвертого взвода. Мы побежали к коням, и скоро наша колонна шла через перекресток и Маша покрикивала на нас:

— Проезжайте, проезжайте! За что спасибо? За баню? На здоровьичко! С легким паром! Погоняйте, а то артналет скоро начнется: фашисты в этом деле аккуратные. Как дадут по вашим одрам, где ноги, где роги, где буйна голова. До свиданья! До свиданья!

Шишкин остановился:

— Маша, скажи свою фамилию.

— А тебе зачем? Вот еще! Фамилию захотел! Ну, Русяева я.

— А полевая почта?

— Не письмо ли собрался написать? Все равно не отвечу. У меня знакомых — весь Второй Украинский. И все письма пишут. Про любовь. Ну, 25–26 моя почта. Счастливого пути! Не свались с лошади от любви. А тебя-то как звать? Сергей? Всего, дорогуша! Не знаю, может, и увидимся. На войне всякое бывает.

Да, всякое. Мы с Шишкиным часто вспоминали этот день, страшный Машин перекресток.

— Ну, девушка! — говорил он. — А знаешь, она ведь добрая, хоть и ругается. Ты как думаешь?

— Девушки всегда кажутся такими, как об них думаешь, — поддразнил я. — Письмо-то написал ей?

— Написал. Не ответит ведь.