На грани жизни и смерти

Я с любопытством рассматривал их, думая о том, что там только люди сменились, а слава осталась за кораблями. Некоторые были с гвардейскими флагами.

И вдруг меня словно подтолкнуло. Совсем близко от гранитной набережной стояла подводная лодка. Что-то очень знакомое было в линиях ее узкого и длинного корпуса. Я ускорил шаг. Лодка стояла под гвардейским флагом. Подошел поближе и увидел свою родную «малышку».

Да, это была она, наша «малютка»! В праздничном наряде, расцвеченную флагами, ее трудно было сразу узнать. Ведь я ее знал другой, незаметной и деловитой, то окатываемой до самой рубки океанскими волнами, то покрытой толстым слоем льда, то с вмятинами на борту после бомбежки. Но всегда дорогой сердцу.

Необыкновенное волнение охватило меня. Разом нахлынули воспоминания, мне захотелось поговорить с кем-нибудь, рассказать о наших трудных и опасных походах.

На мостике лодки кто-то стоял. Какой-то моряк прошел по носовой палубе. Этот незнакомый мне человек был очень похож на нашего командира носовой надстройки мичмана Иванова. Мне живо представилось, как мичман подходит к своей пушке и любовно поглаживает ее рукой.

Задумавшись, я не заметил, как ко мне кто-то подошел и тронул за рукав. Я от неожиданности вздрогнул, передо мной стоял мичман Иванов. Пополневший, в гражданском пальто, он был так не похож на себя.

— Иван Мефодьевич, дорогой!

Он самый, товарищ командир, — Иванов порозовел от волнения. Вот же оказия! А я ведь о вас только сейчас вспоминал. Какими судьбами?

Мы трясли друг другу руки и не могли прийти в себя от радости. Это было как сон: наш корабль, встреча со старым боевым товарищем. Я даже осмотрелся кругом: нет ли еще кого?

Я ведь, Валентин Георгиевич сюда в каждый праздник прихожу. Наша «малышка» здесь, на этом месте всегда стоит, как памятник боевой славы, — рассказывал, не отпуская мою руку, мичман. — И почти каждый раз кого-нибудь да встречу. А сегодня вот вас…

Мы еще долго стояли у лодки. Картины прошлого одна за другой всплывали перед нами, и мы без устали вспоминали подробности. Мы шли и останавливались, но не сговариваясь, далеко не отходили от места, где стоял наш корабль. Он был как живой памятник нашей боевой молодости. Иванов рассказывал мне о товарищах, которых я уже потерял из виду, а я ему о тех, с кем мне приходилось встречаться.

— Недавно ко мне домой заходил Алексей Михайлович Лебедев.

— Интересно, чем он сейчас занимается? — спросил Иванов.

— О! Он сейчас большой начальник на Калининском железнодорожном узле, ведет партийную работу…

— А с семьей как?

— Женился наш Лебедев, двое детей у него. Как и раньше, увлекается радиотехникой и еще фотографией. И детей к этому приучил. Мы с ним просидели целый вечер, он-то мне о многих наших и рассказал.

Мы помолчали. На улице по-прежнему было людно. Поглощенные воспоминаниями, мы ничего не замечали.

— А где же сейчас Зубков? — прервал молчание мичман.

— С Зубковым я виделся как-то летом — приходил ко мне на службу. В Москве он был проездом всего один день, но все-таки разыскал меня. Такой же живой, как и раньше, и весельчак такой же. Почти не изменился. Но вот со слухом у него неважно. Помните, как однажды во время воздушного налета он случайно оказался близко от орудия и его оглушило? Так вот с тех пор, говорит, постепенно глохнет.

— Жалко парня, — сказал Иванов.

— Но он молодец, не очень унывает. Работал тогда начальником слесарной мастерской и одновременно заканчивал второй курс механического техникума. Сейчас, наверное, уже закончил. Заходил ко мне и Ильин с дочкой — такая же белокурая, как он, — продолжал я. — Ильин тогда работал в профсоюзе и заканчивал кандидатскую диссертацию. Недавно я узнал, что защита у него прошла хорошо. Теперь он — кандидат экономических наук. Работает и живет в Москве. Николай Курочкин окончил высшую партийную школу, работал в ЦК ЛКСМ Украины, живет в Киеве.

— А я, — сказал Иванов, — видел как-то Матяжа. Дослужился парень до мичмана. — Иванов неожиданно засмеялся. — Встретил меня, я тогда еще служил, хлопнул по плечу: «Ну, говорит, Иван Мефодьевич, всю жизнь мечтал догнать тебя, теперь вот догнал и на пенсию собираюсь». Хороший парень, сейчас, наверное, демобилизовался. — Иванов вздохнул, заново переживая ту встречу.

Матяж! И вспомнилась мне та весна, когда ранним утром на корабль привезли совсем юного, худенького матроса. Стриженая голова еще более подчеркивала его хрупкость. Я мельком взглянул на него, подумал: «Интересно, какой из него получится подводник»? И как только он скрылся за переборочной дверью, тотчас же забыл о нем.

А вечером получил неожиданный доклад: «Ученик торпедист Матяж обнаружен между торпедными аппаратами в сильном опьянении».

— Что с ним делать? — спросил Щекин. — Вызвать катер и отправить на гауптвахту?

— Как он ведет себя?

— Лыка не вяжет, что-то бормочет, но ничего нельзя понять.

— Пусть проспится на корабле, утром разберемся.