На грани жизни и смерти

Я целыми днями возился с актами и другими документами, стараясь делами, заботами заглушить в себе то чувство вины, которое испытывал, хотя, и отлично понимал, что в сущности никакой моей вины нет и что любой на моем месте, наверное, поступил бы так же.

Закончив бумажные дела, прежде чем начать подготовку к боевому походу на новом корабле, решил сходить последний раз на свою «малютку». Она в то время стояла у плавучей базы на ремонте. На пирсе мне встретился член Военного Совета контр-адмирал Николаев.

— А, товарищ Стариков! — обрадовался он, увидев меня. — Здравствуйте, здравствуйте! Как кстати. А у меня к вам разговор. Давайте-ка отойдем куда-нибудь на минутку, где ветер потише.

Мы отошли к пустой будке и встали с подветренной стороны.

— Так вот, — начал Николаев. — С вашим новым назначением началась целая история.

— Какая история? — изумился я.

Все дела, связанные с моим новым назначением, шли, как мне казалось, нормально.

— А история такая, — продолжал Николаев, не обращая внимания на мое удивление. — В Военный Совет поступила коллективная просьба с подводной лодки, которой вы командовали. Люди просят, чтобы их перевели на ваш новый корабль.

У меня отлегло от сердца, затеплилась надежда: может, так и сделают. Как было бы здорово! Но тут же подумал, что вряд ли Военный Совет разрешит разукомплектовать боевой корабль.

Николаев, видимо, догадался о моих мыслях и покачал головой:

— Нет, Военный Совет отклонил эту просьбу, к вам на новый корабль назначен только Смычков.

О Смычкове я знал, он сам просил меня об этом. Я, конечно, не возражал, но не знал, что он обратился в Военный Совет.

— Не хотелось с боевого корабля переводить опытного инженера-механика, но мы пошли на это, зная его строптивый характер. С новым командиром Смычков мог не сработаться. Мы решили отпустить его к вам.

— Ну что же, — сказал я. — И за Смычкова спасибо.

— Моряк-то он неплохой, — сказал Николаев.

— И моряк и специалист отличный, — подтвердил я.

Николаев хорошо знал Смычкова и его старую историю в училище. Знал он и о наших отношениях со Смычковым. Они были дружескими. Несмотря на то что Смычкову частенько и основательно доставалось от меня за его легкомыслие и чрезмерную любовь к свободе действий, он принимал это как должное и никогда не обижался. Совместная наша служба, за редкими исключениями, протекала без осложнений. Мы привыкли друг к другу. И я не удивился, когда Смычков, узнав о моем новом назначении, попросил меня взять его с собой.

Я еще раз поблагодарил Николаева и хотел уже идти, но он задержал меня.

— На большой корабль с желанием идете? — спросил он.

Мне показалось, что в его глазах мелькнула хитринка.

«Знает, а спрашивает еще!» — подумал я, но все же ответил:

— И да, и нет.

— «Да» — потому, что корабль гораздо больше старого, а «нет» — потому, что не хочется расставаться со старым экипажем? — спросил, улыбнувшись, Николаев.

— И с лодкой тоже, — добавил я.

Николаев улыбнулся, и опять его глаза хитровато сощурились.

А помните, с каким настроением вы шли на эту лодку?

Да, помню, — смеясь, ответил я. — Я тогда был не прав, но… и вы были не совсем правы, — не очень решительно сказал я.

Николаев рассмеялся.

Ну вот, видишь, я, хоть и не совсем, но все-таки был прав, а ты — нет!

Мы простились. Николаев пошел в штаб, а я на свою «малютку».

На лодку пришел в тот момент, когда на плавмастерской «Красный горн» играли общий сигнал к обеду.

Меня встретил Смычков. Он помог мне раздеться, и мы с ним спустились в кубрик плавбазы, где в тот момент размещался экипаж подводной лодки М-171. Меня ждали. Посредине кубрика стояли тщательно накрытые три больших корабельных стола, за которыми уже сидели матросы, одетые в чистое рабочее платье. Увидев нас, они встали. Я уже несколько дней не был на «малютке» и сейчас очень обрадовался встрече с товарищами. Здесь были все до одного. Я подошел к каждому и поздоровался за руку.