На исходе ночи

Архип Николаевич со всего размаху ударил брата по лицу. Тот закричал. На крик вбежал Тимофей Свильчев. Архип Николаевич размахнулся, чтобы ударить еще раз, но Валерьян отбежал. Свильчев помешал Валерьяну проскользнуть в дверь и загоготал. Архип настигал брата. Тот пустился вокруг стола, Архип за ним. И так они сделали два круга. Один остановился, запыхавшись. Остановился и другой. Архип сделал попытку схватить Валерьяна через стол. Тот уклонился. Некоторое время ложными маневрами каждый из них старался обмануть противника, бросаясь то туда, то сюда, как делают дети, когда играют в «салки». Но вот Архип сделал энергичный бросок и почти наскочил на Валерьяна, тот побежал к двери прямо на Свильчева. Архип уже протянул руки, чтоб схватить брата.

Свильчев бросился на помощь Архипу, но сделал это так неловко, что Валерьян проскочил мимо него в дверь и выбежал из столовой, а Архип наткнулся на выставленную ногу Свильчева и упал бы, если бы тот не поддержал его. И нельзя было сказать — само так вышло или Свильчев так подстроил. Но он опять загоготал. Архип, взбешенный, схватил Тимофея за чуб и начал трясти и раскачивать. Пияша заплакала. Елена Петровна убежала. Серафима бросилась за нею. Свильчев не сопротивлялся хозяину и покорно раскачивался то туда, то сюда. Оттаскав, Архип толкнул его от себя:

— Получил? Довольно тебе? Это чтоб ты не подвертывался, когда не надо.

Свильчев загоготал.

— Ты чего, истукан, гогочешь?

— Гоготать люблю.

— Возьми, Пияша, твоего черта и уведи его с глаз моих.

Пияша взмолилась:

— Да он, Архип Николаевич, по дурости гогочет, а сам, я знаю, в ноги хочет упасть, прощения за неловкость у хозяина просить.

— А может, он хочет меня, благодетеля твоего, зарезать?! Ишь глазищи-то какие!.. Чего, спрашиваю, гогочешь? Отвечай!

— Ответил уже вам: гоготать люблю.

Провожая делегацию, Архип Николаевич сказал что-то ласковое Агаше, дружески похлопал по плечу Кузьму. Мне показалось, хотел он сделать то же со Степаном, но, видимо, духу не хватило — побоялся, как бы тот его не осадил.

— Ну, добрый час! Ну, будьте здоровы! Ну, значит, сойдемся по-добрососедски, по-хорошему, а не по-плохому? Да вы долго там не думайте. Что долго думать, отрубил — да и в шапку. Я ведь ничего не боюсь.

Степан лукаво улыбнулся на эти слова. А Кузьма сказал:

— И я не боюсь. Я с лишком тридцать лет тому назад Дунай под пушками переходил, потом через Балканы, — не боялся.

Хотелось мне узнать, на чем же они сошлись или думают сойтись, но Архип Николаевич никому из домашних ничего не сказал. Он приказал только сзывать всех на вечерние блины.

— И брата Валерьяна позовите, чтоб обязательно пришел, и с женой, и чтоб все прилично было. Зовите из конторских, кого Федя укажет, могут с женами явиться.

По его уходе в столовую сейчас же вбежала Ксения Георгиевна и кинулась с расспросами к Федору Игнатьевичу, но тот был уклончив:

— Все будет хорошо, очаровательная хозяюшка. И за границу поедете. К утру завтра все разъяснится и уладится. Я вам стульчик сейчас подам. Садитесь, посидите со мной. Рассудите сами: разделитесь — хорошо, на проценты будете жить — хорошо. Но будете ли вы такие проценты с ваших денег получать, как прибыль с фабрики?! И какая вам радость в четырех стенах на Ордынке прозябать: щи хлебать, с горничными скучать, на картах гадать — и только всего удовольствия? А с фабрикой вы везде персона: без вас никто в Серпухове шагу не сделает, ото всех почет, и от исправника, и губернатор если приедет, то к вам с поклоном, и архиерей. И народишко перед вами шапку ломает. Да и в Москве к вам все на поклон пойдут. Фабрика богатеть будет, и профессора всякие валом к вам повалят, и стихи про вас сочинять будут, и все художники, и все артисты в ножки вам кланяться будут. А вы будете красотой и обхождением блистать и очаровывать, и очаровывать! Кого захотите, того до белой горячки и очаруете.

Ксения Георгиевна таяла, но не сдавалась:

— Да ведь он обманет, Архип-то, он нам поездку за границу расстроит. Посулить, может, и посулит, когда его прижали рабочие и мы, а потом хвостиком вертанет, как налим бескостный. Он ведь скупущий, он за копейку в церкви… звук издаст.

— Уж это вы, очаровательная, преувеличиваете. Архип Николаевич не скуп, он экономлив, он строитель. Ай, какой строитель! Он бы в Серпухове Суэцкий канал прорыл, да, жалко, моря под рукой в округе нету. Вот ведь для чего он старается, — не из жадности, а как бы всякую всячину в дело пустить. А что же, голубушка, поделать? Хлопочет, хлопочет Архип Николаевич. Оттого и растет у него все. Это как в огороде: покопаешь, польешь да выполешь — и взойдет, а не похлопочешь — не взойдет.

На вечерние блины было позвано к хозяйскому столу из «чад и домочадцев» и из «конторских» человек тридцать. За стол была посажена и Пияша, и сын ее Тимофей. Ради ли прощеного воскресенья или еще почему, но Тимофею, очевидно, была прощена его недавняя выходка.

К столу был приглашен и местный священник. Он был очень доволен приглашением и весь сиял, но, увидав монашенку Серафиму, омрачился и не удержался от замечания: