На каменной плите

– Похоже, – отозвался Маттьё, одним глотком отпил полстакана и принялся за еду. – Но я не забыл о том, что она отъявленная лгунья и вдобавок искусная выдумщица. Она действительно боится, что кто-то наступит на ее тень: это ее единственная слабость, в которой она признается сама. Из-за этого она могла убить Гаэля.

– Легко, тем более что он еле держался на ногах и засыпал на ходу. Раздобыв этот нож, она могла повесить убийство на Норбера.

– И все-таки мне трудно представить себе, что она пырнула Гаэля ножом. Пусть даже она его ненавидела, как говорит Норбер.

– Надо же, он забыл свою корзинку с грибами на стойке у Жоана.

– Не забыл, он их вообще не ест. Он их раздает. Катрин, Жоану, любому, кто захочет.

– И часто он ходит за грибами?

– Почти каждый день. Весь сезон, восемь месяцев в году.

Адамберг положил вилку и по-новому, с острым интересом, посмотрел на корзинку.

– Ты хочешь сказать, что он почти каждое утро уходит в лес и набирает полную корзинку грибов, хотя сам их не любит?

– Именно так, – подтвердил Маттьё, сделав очередной глоток. – Он и лес-то не любит. Как только грибной сезон заканчивается, он туда больше носа не показывает.

– А как он это объясняет?

– Никак. Когда его спрашивают, он только разводит руками, и все. И никто не может это объяснить.

– Но это абсурд. В особенности потому, что такое занятие требует времени и некоторых знаний.

– Это его пунктик, скажем так. Каждый толкует его по-своему. Кто-то считает, что это обет, или клятва, или воспоминание… Лично я считаю, что это пунктик. Или же он просто любит бродить без всякой цели, и грибы – лишь предлог: может, это капля романтизма, унаследованная от предка.

– Может, он бродит и мечтает. Со мной такое часто случается, – признался Адамберг.

– Правда? В строго определенные часы?

– Разве это возможно? При нашей-то работе! Нет, когда представится случай. Иногда я даже ухожу куда глаза глядят, и это выводит из себя Данглара: он человек ответственный. А еще я могу мысленно странствовать неведомо где, сидя на стуле и положив ноги на каминную решетку.

– О чем ты мечтаешь?

– Я не знаю.

– Опять это твое «я не знаю».

Совсем рядом церковный колокол прозвонил восемь раз, трактир стал заполняться завсегдатаями, зашли несколько туристов.

– Сейчас начнутся разговоры да пересуды, – усмехнулся Маттьё.

– Здесь ведь обслуживают не бесплатно, а жители Лувьека позволяют себе бывать в трактире чуть ли не каждый день? Как у них это получается? Мне кажется, они не очень богаты.

– Они и вправду небогаты, – понизив голос, ответил Маттьё. – Здесь два тарифа: один для жителей Лувьека, другой для чужаков. Хозяин, Жоан, говорит, что вид пустого зала отпугивает посетителей, и никто не заходит. Местные, сидящие за ужином, служат в некотором роде приманкой, в особенности Норбер. Если бы ты знал, сколько народу приходит сюда, чтобы поглазеть на него и с ним сфотографироваться! Это невероятно. Как я тебе уже говорил, бедняга Норбер – лучшая реклама городка. В туристический сезон только благодаря ему выручка вырастает вдвое.

– Получается, что без особого распоряжения он не имеет права стричь свои длинные каштановые кудри. Хотя они, конечно, ему идут. Но все равно он раб.

– В какой-то степени. Но его очень любят, и с ним очень хорошо обращаются.

– Все, кроме того или той, кто хочет взвалить ему на плечи это убийство.

Адамберг неожиданно замер.

– Что с тобой?

Адамберг словно окаменел, держа на весу вилку и не донеся бокал до рта. Его взгляд улетел куда-то далеко.

– Ты как будто внезапно ослеп, – сказал Маттьё.

Он еще ни разу не становился свидетелем приступов задумчивости своего коллеги, когда зрачки Адамберга как будто тонули в радужной оболочке карих глаз. Маттьё потряс его за плечо, и тот снова вернулся к жизни, словно игрушка, заведенная ключом.

– Все в порядке, – произнес Адамберг. – Просто одна мысль пришла в голову и тут же ушла.

– Но если она приходила, ты ее, скорее всего, найдешь.

– Нет, Маттьё, это одна из тех мыслей, которые разбегаются и прячутся, как маленькие жучки в иле на дне озера. Я знаю, что она там, но не могу ее поймать. Я знаю, что она появилась, когда я произнес слово «плечи», вот и все. Видишь, это бессмысленно, это совершенно неважно. Ничего не значащая деталь, – подытожил он и стал резать мясо.

– У меня никогда не было смутных мыслей, которые закапываются в ил.

– Со мной такое происходит часто. И это бесит. Но я позволяю им жить своей жизнью.

К этому времени за длинным столом все места уже были заняты, разговор явно шел об убийстве, и каждый излагал свои соображения относительно личности злодея. Один из сотрапезников предположил даже, что это был доктор, который оставил Гаэля умирать, сославшись на то, что ему нужно срочно принять роды. Кстати, Гаэль с доктором Жафре вечно ссорились из-за алкоголя, и ни один не желал уступать другому ни на йоту. И почему, в конце концов, врач свалил с места происшествия, не дождавшись скорой? Почему он не позвонил комиссару Маттьё из машины и не передал последние слова Гаэля?