На краю бездны

Все здесь было так, как в тот день. День Парада. Технику частично сумели завести, а частично нет – экипажи выводили ее из строя, когда все началось, а отремонтировать потом не смогли. На стволах пушек висели люди, точней, даже не люди, а скелеты в лохмотьях офицерской формы, потому что плоть объели крысы. Кости – то, что осталось от людей – были везде, на опаленных и иссеченных пулями главных трибунах, на брусчатке – везде. Никто даже не подумал хоронить погибших на этой площади, смерть как пришла сюда, так и поселилась здесь. Как будто сам нечистый развлекался здесь доступными ему способами.

Почти не пахло – все съедобное подчистую сожрали крысы. Крысиное пиршество.

Мне страшно никогда так не будет уже.Я – раненое сердце на рваной душе.Изломанная жизнь – бесконечный сюжет.Я так хочу забыть свою смерть в парандже…

Это была не Площадь парадов. Теперь это была Площадь смерти…

Веселый, разухабистый и страшненький, если внимательно вслушаться, мотивчик песни не отставал, его гнали из головы, а он возвращался, вертелся на языке, лез в уши…

Папа-Медведь отпустил рукоятки пулемета, за которые привычно держался в дороге, даже когда не было патронов, размашисто перекрестился, его примеру последовали и остальные. Что бы ни происходило в этой стране, такого не должно быть нигде и никогда. Ничто не является оправданием такому…

Сколько же ненависти в этой стране? Сколько же здесь зла…

Папа-Медведь откашлялся, и кашель этот прокатился эхом по площади.

– Я пойду и посмотрю, есть ли какие-то документы, еще что-то. Обеспечивать периметр, с машин не сходить. Грицалюк, вызови Небо, скажи, что мы заняли площадь.

– Есть!

Автомат привычно толкал под бок – у саперов он был у каждого, пулемет мог выйти из строя, могли кончиться боеприпасы, и отбиваться пришлось бы из автоматов. Под ногами омерзительно хрустели кости – просто некуда было ступить, чтобы не наступить на них.

Папа-Медведь подошел к головному танку, стоящему с развернутой пушкой. Тут уже пахло – он достал одеколон, смочил носовой платок, приложил его к носу. Закружилась голова, затошнило, но он справился с собой.

Труп – скелет в лохмотьях, кажется, парадной формы – висел перед ним, Папа-Медведь тронул его, и из лохмотьев с визгом выскочила крыса, упала на брусчатку, но не убежала – отбежала на несколько шагов и остановилась, уставившись на русского офицера, посмевшего лишить ее жилья. Крыса не боялась людей – слишком многих из них она сожрала.

Папа-Медведь топнул ногой, и крыса отбежала еще на несколько шагов, но опять не убежала совсем.

Прикасаться к трупу было страшно – в конце концов, там могла быть еще одна крыса. Преодолев отвращение, Папа-Медведь распахнул парадный китель, пошарил в кармане – сшит он был по тому же образцу, что и русский. Посмотрел на офицерское удостоверение личности – оно дублировалось на русском, в стране были русские военные советники. Полковник Мохаммед, артиллерист. Чуть погрызено крысами, но это пластик, ничего. С цветной фотографии самодовольно улыбался усач в парадном мундире.

От Парка шахидов стукнули один за другим два выстрела, кто-то страшно заорал и долбанул короткой ДШК. Потом все стихло. Папа-Медведь побежал туда…

У трибуны стояли несколько человек, кто-то на коленях, кто-то прикрывал, направив стволы автоматов в парк. За спиной, тяжело пыхтя, разворачивалась гаубица…

Папа-Медведь растолкал офицеров, едва не расшвыряв их, упал на колени…

Мишка…

Его младший брат.

Который пошел в армию вопреки запрету родителей.

Который добился-таки своего, службы в штурмовиках-саперах, вместе со своим старшим братом.

Благодаря которому он и получил кличку Папа-Медведь. А Мишка… Мишка был просто Мишкой. Стихи в отпуске писал.

Убит…

Папа-Медведь сам не знал, сколько он так стоял на коленях рядом с Мишкой. Потом провел ладонью по лицу брата, закрывая глаза, встал.

– Как? – просто спросил он.

– Сказал, по-маленькому отойдет. Очень хочет. Говорили, не ходи – пошел. А тут этот щенок… откуда только взялся…

Мишка… никогда не надевал бронежилет, говорил, что в гаубице и так тесно, а если пробьет броню, то бронежилет точно не поможет.

Мишка…

Папа-Медведь подошел к стрелку, которого чуть ли не напополам разорвало очередью из крупнокалиберного пулемета. Стоявшие рядом с ним отступились, он присел на корточки, глядя на убийцу своего брата и пытаясь понять – за что?

Это был пацан…

Пацан лет двенадцати… бедно одетый, с голыми ногами. Непонятно, как он выжил здесь, что он вообще здесь делал… тут же повсюду крысы. Все ноги, руки – в покусах, какого черта он?..

Ведь они пришли сюда, чтобы защитить этого пацана и таких, как он…

Папа-Медведь поднял пистолет, валяющийся рядом, достал из него магазин. Пусто. Патронов не было – у этого пацана было только два патрона, и он выпустил их в русского солдата, пришедшего, чтобы его спасти.

Мишка, Мишка…