На краю государевой земли

Двор Андрюшки Просовецкого на проводах заполнили боярские дети, атаманы и казаки. Пришёл к нему и Яков. Тяжело и горько было у него на душе. Он не знал, когда же и над его головой воссияет милость государя, и он тоже уедет отсюда. И завидовал он, здорово завидовал Просовецкому. Весь день сидели они на дворе, пили водку, которую притащил Федька Пущин из своих тайных «заводов», где он гнал её, жевали вяленую щуку, да какую-то уж больно здоровущую и жёсткую, как старый лапоть. Спели они на расставание и песню, которую Яков слышал когда-то в далёкие годы от донских казаков вот этого Андрюшки, известного атамана Просовецкого. Её часто пели в таборах под Москвой, где Просовецкий стоял вместе с Зарудским. Тут же стоял табором князь Дмитрий Трубецкой... А Яков?.. Яков в то время сидел в осаде, в Кремле, вместе с поляками и Валуевым. И однажды, ещё в самом начале осады, было дело: послал пан Гонсевский, наместник только что избранного государем королевича Владислава в Москве, полк Валуева под Великие Луки, на вот этого Андрюшку Просовецкого. Тот шёл на Москву с казаками, с тем же Зарудским. Но Андрюшка побил Валуева. И они бежали назад в Москву. Вот это-то Яков запомнил отлично...

Он обнял Андрея на прощание, и они расстались. Андрей поехал на запад, в Москву. А он, Яков, ушёл через две недели и сам из Томска, но только на восток, послом к Алтын-хану.

Посольство Якова стало подниматься вверх по Томи до Кузнецкого острога на дощаниках: где на гребях, а где-то, на быстринках, дощаники тянули бечевой. Вместе с Яковом, с его караваном, ушёл из Томска и человек Алтын-хана, Койда, неопределённого возраста монгол. И Яков, понимая, что от Койды тоже зависит, будет ли удачным его посольство, сразу же подкатился к нему, поднёс ему подарком нож в кожаном чехле, украшенный двумя пластинками из серебра, угостил водкой.

— То не велено наказом! — тут же вскипел Дружинка, противясь его вольностям из-за того, что тот делает всё не в совете с ним.

Яков не стал связываться с ним, полагая, что он поноет и перестанет. И на следующей стоянке, вечером, он с Лучкой подхватили под руки Койду и потащили его куда-то из круга костра, в темноту летней ночи, подальше с глаз подьячего.

Дружинка заметил всё же это. Поёрзав на шкуре, на которой сидел у своего костра вместе со своими холопами, он наигранно зевнул: «Эх-ха!.. Однако, пора спать», — поднялся на ноги, расслабленной походкой пошёл к палатке... Но шагнув в темноту от костра, он юркнул в сторону и бесшумно пробежал несколько шагов туда, куда только что ушёл Яков с Койдой. Остановился. Прислушался... Из темноты, ниже по реке от того места, где стояли дощаники, послышались негромкие голоса: там кто-то говорил... Да, так и есть! Это голос Якова... А вот что-то говорит Лучка... Переводит Койде... Дружинка, едва дыша, сделал пару шагов туда, к неясным теням, маячившим на фоне поблескивающей под луной реки, замер, прислушался... Всё тот же невнятный говорок... «О чём же это они?»... Он присмотрелся, стараясь разглядеть, что они делают...

А там, за мыском, на берегу реки мерцал огонёк крохотного костра, невидимый с дощаников. Вокруг костра сидели четыре человека на разогретой дневным жарким солнцем и ещё не остывшей гальке.

«A-а, с ними ещё и толмач... Что-то говорят?.. Неслышно... Вон Яков наливает водку, подал чарку Койде... А Лучка подносит ему солёный огурчик... Хм! Спаивают!»

Койда был желтолицый, и было непонятно, то ли молод, а может стар...

«Да хрен с ним! Все едины на рожу!» — разозлился Дружинка на Койду из-за того, что тот пьёт с Яковом, без него...

А Яков по приятельски похлопал Койду по плечу: «Пей, Койда! Братом будешь!.. Как по-мугальски брат, а?» — спросил он толмача.

— Да, да! — смеётся Койда и щурит глаза; свет от костра блестит на его круглой физиономии. Он выпил, отвёл руку Лучки с огурцом, взял солёную осетринку, стал жевать...

Дружинка сглотнул слюну и подвинулся немного вперёд, чтобы слышнее было. Из-под его ноги выскользнула галька, покатилась, загремела... Сердце у него ёкнуло и сжалось.

Голоса мгновенно оборвались. И не успел он перевести дух, как перед ним из темноты выросла чья-то фигура, кто-то схватил его за кафтан, рванул к себе, и он увидел перед самым своим носом расплывчатое лицо Тухачевского.

— Ты что тут делаешь?! — прошипел Яков ему в лицо, дохнув на него сивухой. — Подслушиваешь!.. Ах ты, вонючка! — замахнулся он на него кулаком, но затем, передумав, потащил его к костру.

— Меня приписали к тебе в товарищи!.. И бить меня по государеву указу не указано! — завопил Дружинка, стараясь освободиться из его сильных рук, волочась за ним и с шумом загребая ногами береговую гальку.

Рядом с ними замаячили ещё две фигуры, толмача и Лучки. Подбежали от костров и казаки, встревоженные поднятым шумом.

— Пошёл вон, поганая чернильница...! — оттолкнул Яков его от себя.

Увидев потрёпанного, с испуганной физиономией подьячего, казаки рассмеялись и, тихонько поругиваясь, вернулись назад к дощанику, стали готовиться ко сну. Но шум на берегу всё ещё не утихал, и какой уж тут был сон.