На краю государевой земли

Как Яков выдержал эту наглость, одному богу известно. Остановило его то, что нужно было готовить переправу, да и Томск уже был близко. И за реку, вместо Мисайлова, на разведку ушли тарские казаки с «литвином», ротмистром Снятовским. Тому Яков стал доверять, после того как его человек, Стёпка Голынский, донёс на тобольских казаков, когда те собрались бежать, той самой ночью.

Войско Тухачевского переправилось через Обь. Не прошло и недели как оно вступило в Томск.

Расчёт Якова на помощь томских воевод не оправдался. Судьба приготовила ему очередной сюрприз. По дороге на своё воеводство умер новый томский воевода, князь Иван Лобанов-Ростовский, человек суровый, нарочно посланный из Москвы навести порядок на государевой «украине». Он умер в Нарыме, где почему-то не повезло и другим из тех, кто проезжал его, едучи на службу... Место такое. Не он один... И в Томске как раз в ту пору, когда Яков пришёл туда со своим войском, сидел на воеводстве только один Иван Кобыльский, второй воевода. И власть в городе, покладистая, как и он сам, не горела желанием ввязываться в склоки со служилыми, которых привёл Тухачевский.

— Это твоё дело, что ты не поладил с ними! — сразу же открестился Кобыльский от всех его болячек, как только Яков изложил всё ему в разрядной избе, и они выпили водки, привезённой Яковом. — Яков, ну ты пойми меня! — заходил он вокруг него и стал подталкивать его к выходу из разрядной.

— Мне надо домой! — заторопился он, когда они вышли во двор.

— Да ты хотя бы приди на смотр! — вцепился в него Яков, видя, что тот просто хочет отделаться от него.

Кобыльский жеманно повёл плечами, что-то тихо пробурчал, затем отчаянно крикнул: «Ладно — буду!» — и припустился от него бегом к своей избе, вприпрыжку, по-козлиному.

Яков презрительно присвистнул вслед ему, поняв, что от него толку не будет: «Зря поил! Этот не Койда: выпьет и не поможет!»

Но он ещё не знал всего. Зимой, когда казаки везли санями с Тюмени хлебные запасы его войску, они оплошкой заморозили их под Нарымом. Перед тем же, там, в Тюмени, они встретились с Рукиным и поверили его «воровским» речам. А Рукин только что вернулся в свой город Тюмень с Москвы. В Москве же он слышал о подготовке похода Тухачевского. Вот он-то и распустил слух, что, дескать, вот-вот подойдёт государева грамота и поход отменят. Он божился, что, мол, то слышал от самого князя Федьки Хилкова: пил-де с ним на его дворе. А Хилкову-то дали наказ собрать для войска Тухачевского по городам воинское снаряжение. И уж кто лучше, чем князь Хилков Федька, знает про всё...

Об этом казаки наивно повинились перед Кобыльским, когда тот учинил сыск по этому делу.

И сейчас он убегал от Якова, чтобы хоть немного оттянуть неприятный разговор об этом и о том, что поход зимой теперь явно сорвался.

На следующий день Яков вывел все сотни за стены острога в поле, на киргизскую сторону. На смотр его войска Кобыльский явился со всеми приказными и атаманами. Он нарочно притащил их сюда, чтобы мешались, и не было времени для разговора с Яковом.

Яков проверил наличность людей в сотнях, отметил сбежавших.

— Обо всех этих изменниках будет отписано их воеводам по городам и в Москву, государю! — жёстко заявил он всему своему войску.

— А теперь ты, Мисайлов, выйди из строя! — приказал он строптивому десятнику.

Тот вышел из заднего ряда тюменских казаков, куда затесался, чтобы воевода не увидел его, надеясь, что он не вспомнит о нём.

— Подальше, подальше! Не жмись к казакам — ты же не баба!

Мисайлов сделал ещё несколько шагов вперёд и остановился.

— Расскажи, как ты матерно лаял своего войскового воеводу, да возвёл поклёп: будто я продавал джагатам панцири и самопалы! Говори, говори! Что — оглох?! — повысил голос Яков на десятника, молчком переминающегося с ноги на ногу.

Мисайлов что-то проворчал, затем громко закричал:

— Напраслина это, воевода! Не говорил я ничего такого!..

Яков, видя, что от него ничего не добьёшься, приказал выйти из строя Рукину. Здесь, на плацу, перед всем войском, тот повёл себя не лучше десятника.

«Хм! Отопрутся — от всего!» — обозлился Яков, вспылил и приказал:

— Посадить в тюрьму!

Но казаки опять зароптали, и он отступил, распустил их. В тот же день он отправил к джагатам Сёмку Щепоткина, зная его и веря, что тот не подведёт, сделает как надо.

Из «джагат» на его зов приехал Бурлак; он тоже уходил с ним в этот поход. Яков встретил его радушно, поздоровался, обнял.

— Кто старое помянет, тому глаз вон! — засмеялся он, намекая на то, как десять лет назад они поругались на походе из-за Аблайгирима, под Чатским городком. Упустил тогда Яков салтана, его вина была в том, что тот ещё целых пять лет тревожил набегами государевы украинные городки. И сейчас он признался в том Бурлаку, покаялся: «Да, было!»

Он снова вывел за стены острога своё войско.

По-настоящему пришла осенняя распутица. И за острогом уныло гляделись пустые огороды и поля, бродили табуны коней и стада коров.

День был пасмурный. Сотни построились всё на том же месте, стояли вольно.