На краю государевой земли

Яков улёгся сначала на живот. Но вскоре у него заныла поясница. Он перевернулся на спину и уставился вверх... И небо, звёздное, без облачка, свалилось на него, прикрыло куполом его, на этой крошечной сидьбе, вот в этом центре мироздания, чтоб не упал он в пустоту... Голова у него закружилась, и он заблудился там, среди звёзд... Но вот осмысленнее взор его всё больше становился... И стал отыскивать знакомое он там, на небе... И вот нашёл, почти над самой головой, огромный «Ковшик». Тот успокоил его взгляд. И он стал наблюдать за ним, за окружением его, за тем, как тот медленно, ужасно медленно стал поворачиваться вокруг своей ручки, словно собрался зачерпнуть все звёзды, как из колодца тёмного... И поворачивается, поворачивается он, отмеривает время, часы, и ожидания чего-то... Но нет, в тот ковшик ничего не попадает...

Они просидели всю ночь впустую. Не пришёл их сохатый. Им не повезло, хотя вокруг солянки были видны свежие следы. Похоже, он приходил до того. И было заметно, что это был одинокий, отшельник, пугливый, значит... Осенняя ночная холодная тайга далеко разносит звуки... Вот где-то подал голос зверь, печально, трубно... Так и есть — это лось... Но не идёт он сюда. Видно, удача на этот раз ушла на сидку Федьки с Кобыльским. Оттуда, за полночь, с их стороны донёсся глухой выстрел, затем ещё один... И больше в ту ночь у них ничего не случилось.

Они вернулись к зимовью. Там Гришка уже готовил на костре добычу. Федька с Кобыльским рубили дрова, разминаясь перед банькой. Та уже дымилась у ручейка, где Федька устроил и запруду для купания.

Перекусив, они немного поговорили. К тому времени подоспела уже и банька. И первыми в неё ушли удачливые добытчики. Затем настал черёд Якова с ротмистром. Ротмистр оказался охочим до русской баньки, любил похлестаться веничком в парке. Первый заход с ним Яков выдержал, но всё же не до конца, выскочил из баньки и упал в запруду. Холодная вода тут же пружинисто вытолкала его, и он, заохав, побежал назад в баньку. Ротмистр был мужиком здоровым и снова полез на полок, захлестал веничком по своим розовым бокам. Яков же уселся на полу, не в силах больше терпеть адский жар. Такие заходы, по несколько раз, были уже не по нему. Да и что-то в последнее время у него стало пошаливать сердце. Нет-нет да и напомнит о себе...

— Ты как угодил-то сюда? — спросил он Снятовского.

— Ох, Яков, долго рассказывать!.. С приходом Владислава!.. Ух-х!.. Ха-ха!.. Ты же помнишь!..

Ротмистр, наконец-то, спустился с полка. Зачерпнув ковшиком холодной воды из кадушки, он плеснул ей в лицо, зафыркал: «Фырр!.. Фырр!.. Ох-х, ох-х!» — сел рядом с ним на пол.

— Вот тогда и попал... Поначалу отправили в Пелым. Затем, когда поверстали в боярские дети, перевели в Тару. Ну, остальное — как у всех...

Они вышли из баньки и присели подле неё на брёвнышко. Банька стояла в густом соснячке. И всякая вещь тут, пресыщенная запахом смолы, жила по-особенному. Вон ветка в полудрёме наклонилась и млеет, засыпает; кустарник, мох, трава благоухали, и было сыро, легко дышалось, тянуло птицею взлететь. Казалось, встань, взмахни руками и полетишь... Над этой вот избушкой, таёжными увалами, и всё туда, к большой реке, к острогу...

Яков встряхнул головой... «Какой же из тебя летун!» — язвительно мелькнуло у него...

Посидев, они остыли, оделись и пошли к избушке.

Там Гришка уже приготовил оленину, и все собрались за столом. После бессонной ночи и жаркой парной Яков, хватив разом кружку водки, быстро опьянел. Да и другие были тоже не лучше.

Ротмистр же пристал зачем-то к Федьке: «И ты дотащил его один?» — намекая на подбитого марала.

— Хм! Да тут же рядом! — отозвался Гришка. — Это для него потеха! Вот как-то раз он шёл три дня по следу за подранком. Извёл!.. Тогда была работа! — восхищённо посмотрел он на брата, на его приземистую и сильную фигуру, и в его глазах мелькнуло ещё что-то, помимо восхищения и, видимо, даже желания самого Гришки.

И Яков уловил это что-то в его взгляде...

Они, Федька и Гришка, два брата, разительно отличались. Гришка, хилый, с впалой грудью, похожий на тень от Федьки, сторонился людей, а в присутствии брата как будто линял.

— Ну, Фёдор, ты и бегаешь! — добродушно улыбаясь, заговорил Яков, обнял Федьку. — Тебе можно жить без коня! Ха-ха-ха!.. Во-о! Пойдём на «тунгусские камни»! Сейчас! — предложил он.

— А-а! — протянул Федька. — «Тунгусские камни»: два, как сундуки, белые!.. Шаманы водят там вокруг них свои дела!

— Ты видел их?! — спросил Яков.

— А как же! Отсюда вёрст пятьдесят, не более!

— Поедем, съездим, — заплетающимся языком пролепетал Кобыльский.

И Федька, пьяно икнув, согласился: «Для тебя, Иван, всё сделаю!»

В голове у него смутно забрезжила мысль, что надо бы седлать лошадей, раз об этом просит воевода. И он поднялся из-за стола, покачнулся, хотел было шагнуть вперёд, чтобы куда-то идти, но запнулся о лавку и упал на землю, что-то пьяно бурча.

Гришка поднял его и усадил снова на лавку.

— Куда тебе — ехать ещё! — стряхнул он с него прилипшие сырые листья и мелкие щепки, которыми была усыпана поляна вокруг избушки.