На краю государевой земли

Они замолчали, думая каждый о своём и прислушиваясь к тишине хмурой и мрачной северной урёмы, всё выплывающей и выплывающей навстречу им за каждым поворотом реки...

К концу Рождества обоз добрался до Бабиновской дороги. Хорошо укатанная, с широкими вырубками и исправными мостами, эта дорога сначала шла в верховья Яйвы. Затем она перевалила на Косьву, к устью Тулунока, проходила вдоль её северного берега и выходила на Кырью. Там начинался длинный подъём на Павдинский камень.

Скинув тулуп, Пущин размеренно шагал на этот затяжной подъём рядом с рыжей кобылкой, ведя её на поводу. Он, как и она, упарился и шумно дышал, хватая открытым ртом разряженный стылый воздух.

Впереди и позади него также шли за санями ездовые и лихо покрикивали на лошадей.

— Хо-хо! А ну, Кавурик, Кавурик!..

— Давай, давай!..

— Тяни, тяни, матерь твою!..

На верху перевала он остановился передохнуть и подождать Треньку: тот поднимался вслед за ним со своими возами.

— Ух, ты! Ну, кажется, всё! — тяжело сопя, облегчённо выдохнул атаман, подходя к нему. Из-под сплошной снеговой шапки на голове у него торчала заиндевелая курчавая борода и большой, побелевший от натуги нос с едва заметной горбинкой. Ему, коротконогому и грудастому, по природе не ходоку, такие пешие переходы давались тяжелее, чем другим.

— Впереди спуск! — сочувственно заглянул Пущин в тёмные влажные от усталости глаза атамана.

— А что спуск? Это не в гору! — хмыкнул Тренька.

— Да опасливей будет... Здесь катун, знаешь какой!

— Ничего, задом тормознём, пронесёт.

— Потаены береги: каженик Авдотье без надобности! Ха-ха-ха! — засмеялся Пущин.

— Э-э, дурень, что зубы скалишь! — отмахнулся Тренька. — Давай, двигай, до стана недалеко!

Сзади, напирая на них возами, загалдели казаки. Всем не терпелось скорее добраться до стана на Павде. Он был где-то там, внизу. Отсюда же, с высоты перевала, он не проглядывался, закрытый сплошным морем черневого леса с редкими белыми прогалинами, похожими на дыры в кафтане нищего.

Пущин, крепко натянув повод, осторожно двинулся на спуск рядом с кобылкой, с опаской поглядывая, как она, выбившись на подъёме из сил, с трудом удерживает гружёные сани. Но всё равно он не досмотрел за ней: на середине спуска у кобылки подсеклись передние ноги. Он же, попытаясь помочь ей, с силой потянул на себя повод и этим лишь запрокинул ей назад голову. На неё накатили сани, сшибли и увлекли вниз. Сильный рывок вырвал у него из рук повод, он не удержался на ногах, полетел вперёд и зарылся с головой в глубокий сугроб.

Передний воз Пущина, пронзительно заскрипев, покатился по крутой обледенелой дороге вниз, беспорядочно скручиваясь, сшибая и ломая всё на своём пути.

Когда Иван выбрался на дорогу, внизу, около разбитых возов, уже копошились мужики, освобождая из постромков покалеченных лошадей.

— Ну ты и слабак! — накинулся на него Тренька. — Глянь, сколько лошадей изувечил!

— Ладно тебе, атаман! — вступился ямской проводник за сотника. — Его вина тут мала. Кобылка стара уж... А ну, мужики, тягай их за лодыжки на обочину! После приеду, заберу...

Обозники посудачили об опасностях этого перевала, затем расчистили дорогу и двинулись дальше, к Павдинскому стану.

А вот и он сам. На высоком берегу Павды стояла большая, рубленая в охряпку изба. Рядом с ней громоздился сарай с сеновалом и стайка. Поодаль, на берегу реки, из-под сугробов торчала крыша бани. Над избой тоненькой струйкой поднимался вверх дым. В морозном воздухе остро пахло хлебом, щами и навозом. Крохотный ямской стан, затерявшийся в тайге, сулил тёплый и сытый ночлег.

И путники, при виде его, сразу оживились, как будто у них и не было позади тяжёлого перехода через Павдинский камень.

— Эй, есть тут кто-нибудь! — гаркнул Тренька, не по виду ловко вываливаясь из саней на снег. — Принимай гостей, хозяин!

— Лиха на тебе нет, мил человек, — ворча, выполз из избы мужик с всклокоченной бородой.

Грязный от копоти и жира, в старых катанках и дырявом однорядном зипунишке, прожжённом на спине, в тёплых, по-стариковски обвисших штанах, он был похож на обычного деревенского деда. В пустых же светло-голубых его глазах застыла ранняя скука и равнодушие к жизни.

— Принимай, принимай, дед! — подошёл к нему Пущин. — Чай, затосковал без людей-то?

— Тю! Какой я тебе дед?.. Сорок годков ещё не жил. А на сие место токмо едина тоска будет — кабы от пришлого люду упасу найти.

Подошёл проводник, за ним казаки и мужики: «Устраивай, дед!»...

— Ты что, как малой? Занимай что хошь — сё государев двор!

— Иван, бери припасы и айда за мной! — подтолкнул Тренька в спину Пущина. — Забивай места в рубленке, покуда казачки не набились!

В просторной избе было пусто и холодно. Вдоль глухой стены сплошным длинным рядом были настланы широкие нары. У маленького оконца, заволочённого тусклым бычьим пузырём, кособочился на чурбаках стол, к нему приткнулись такие же кособокие лавки. В переднем углу виднелись закопчённые образа с потухшей лампадкой и висели чёрные от сажи рушники.

Вслед за атаманом и сотником в избу шумно хлынули обозники, подняли в ней сутолоку.