На Красном дворе

Налево, над Лыбедью, тянулись дымящиеся утренней мглой леса, направо — туман уже рассеялся, и наверху холма можно было разглядеть толстые стены, вившиеся вокруг города, точно змеи. Они исчезали за деревьями и зеленью садов и выгибались на закруглениях дугою, как бы подставляя ее солнцу. За ними или, точнее, в их окружении, возносились высокие, золотистые купола монастырей Святой Софии, Святого Михаила, Десятинной церкви и многих других. И над этим великолепием поднимался утренний туман, рассеиваемый золотистыми лучами восходящего солнца. Вид этот невольно обращал на себя внимание, и каждый из охотников молча смотрел на эту восхитительную картину. А товарищи короля почему-то были грустны — наверно, тосковали по родине.

Болеслав, оглядывая далекие и красивые окрестности, обратился к Болеху:

— Не правда ли, какая прекрасная и богатая страна.

— Да, богатая, милостивый король, — отвечал Болех, — но и наш край не хуже…

В его словах звучало что-то вроде упрека, но Болеслав, казалось, не замечал этого.

— Жаль только, что эти князьки грызутся между собою, как собаки, и делят каждую пядь земли, а между тем половцы рвут ее на куски.

— Эх, милостивый король! И у нас не лучше. Здесь князьки, а у нас корольки, а защищать народ некому…

Болех не кончил и призадумался. Какое-то невеселое настроение овладело им.

— Но ведь ты знаешь, Болех, — заговорил король, помолчав, — что я и дома не сидел сложа руки… дрался с немцами и усмирял мадьяр.

— Да, и на Русь пришел ты не без цели… Но мы слишком далеко от дома… пора бы вернуться.

Болеслав задумчиво посмотрел перед собою.

— Вернемся, вернемся, друже!.. Впрочем, кто знает, не лучше ли остаться навсегда здесь. Ведь у нас власть раскинулась во все стороны. Каждый епископ, каждый кастелян[8] и каждый воевода — все считают себя королями. Мы сильны, но разделены, и народ не знает, кого слушать, потому что для него каждый деревенский панок — и судья и король. Ведь ты и сам знаешь, как трудно всех этих маленьких корольков наставить на путь истины, обуздать их гордость и упрямство.

Болеслав замолчал и снова задумался.

— Пока власть и силы не соединятся в одно целое, не будет толку… Если нас не победят немцы, то съедят половцы, а если не половцы, то найдутся другие рты… Я сижу здесь не потому, чтобы только сидеть: мои мысли и сердце в родной стороне, но я должен здесь сидеть, как сидел в Венгрии и Перемышле… Должен!

Он поднял руку и обвел ею полукруг.

— Видишь эту страну, какие здесь богатства, какой спокойный народ и… какая сила! Если бы ее соединить с нашею и направить этот народ на бой с немцами, то какого могущества можно было бы достигнуть!

Едва король окончил свою речь, как раздался конский топот, и Варяжко подъехал к королю.

— Милостивый король, — крикнул он, — прикажи пускать соколов, лебеди поднимаются!

Болеслав улыбнулся:

— О-го!.. Господин посадник, вы, кажется, боитесь, чтобы ваши лебеди не улетели?

И он кивнул сокольничему:

— А ну-ка, сними колпачок с Русинка!

Русинок был любимый сокол короля.

Сокольничий снял колпачок, но птица неподвижно сидела на плече, затем слегка повертела головой налево и направо, как бы присматриваясь к восходящему солнцу и окрестностям, выпрямилась, раскинула крылья и в одно мгновение бросилась вверх. Сокол, как стрела, заметно уменьшался, и через какую-нибудь минуту в синеве небес виднелась только неопределенная точка, которая вскоре совсем исчезла.

Между тем начали подниматься стаи диких уток и гусей, но сокола не было видно. Казалось, он утонул в синеве небес. Вдруг со стороны Шулявского холма послышался какой-то неопределенный крик.

— А! Вот и лебеди сейчас поднимутся! — сказал Варяжко. — Они поднимутся, тогда и сокол найдется.

Скоро сокольничий снова заметил над Лыбедью черную точку, которая как бы висела в небе и долгое время казалась всем неподвижною.

— Ну, вот и сокол, — заметил Варяжко. — Видно, кого-нибудь высмотрел.

Почти в тот же момент над ивняком Лыбеди показалась целая вереница лебедей, которые, поднявшись над водою, образовали треугольник и тяжелым летом шли по-над рекою к Соколиному Рогу.

Охотники невольно посмотрели вверх, в направлении, где была замечена в выси черная точка, но этой точки уже не было; вместо нее как будто развивался клубок, который с быстротой молнии стремился к земле и по мере ее приближения становился толще. Это был Русинок, стрелой падавший на лебедей. Еще минута, и он уже впился когтями в спину самого сильного лебедя, летевшего во главе треугольной вереницы, и, схватив его, тут же направился к Соколиному Рогу. Лебедь жалостно кричал в когтях кречета.

— Молодец, Русинок! — послышалось со всех сторон. — Здорово он его схватил!

Сокол приближался к толпе охотников, кружась над Соколиным Рогом. По-видимому, он измучился, а может, почувствовал, что его жертва уже мертва, поэтому он выпустил лебедя из когтей, и лебедь упал к ногам охотников. Раздались радостные крики и шутки.

А Русинок опускался все ниже и ниже, описывая круги все меньше, и сразу сел.