На критических углах

— Со мной Родин был откровенен, делился всем, ничего не скрывая. Он приходил ко мне в Нижние Липки, мы подолгу сидели за самоваром, пили чай, вспоминали старое житье-бытье. Миша говорил о своей семье, о доме в Кочетках… Однажды… Не знаю, быть может, то, что я сейчас рассказываю, покажется вам смешным… Я долго не решался сказать об этом, но… Время тревожное и, как говорил Маяковский: «дрянь пока что мало поредела»… Однажды Миша сказал мне, что у него есть подозрения, что в нашу среду проник и притаился враг. Он так и сказал: «Понимаешь, Паша, печенкой чувствую, что чужой человек, а зацепиться, однако, не за что, из рук выскальзывает». Я его спрашивал: «Кто?», а он не говорит. Я ему советовал: «Брось это дело, сообщи кому следует, проверят твои подозрения и человека не обидят». Не знаю, сообщил он об этом или так и унес свою тайну в могилу…

— А почему, лейтенант Левыкин, вы не сообщили об этом раньше? — спросил Комов.

Левыкин развел руками, улыбнулся и, подумав, сказал:

— Вокруг политической зоркости навалена такая куча всякого романтического хлама, что, знаете, товарищ майор, как-то боишься оказаться в глупом, смешном положении. Почему-то кажется, что все это может случиться с каждым, но только не с тобой.

— А почему вы решили рассказать об этом сегодня? Ведь список деталей для КАНАПа был только предлогом, вы специально пришли для того, чтобы рассказать об этой истории с Мишей Родиным.

— Верно, товарищ майор, — просто сказал Левыкин, — вот подумал и решил: незачем хранить то, что мне не принадлежит. Я не верю во всю эту историю, но где-то червячок сомнения есть. А вдруг правда?!

Комов мысленно поставил себя на место Левыкина и решил, что он поступил бы так же.

— Вот скоро мы получаем новую технику, товарищ майор, и страшно подумать, а вдруг среди нас действительно есть враг, он работает с нами, питается в одной столовой, быть может, спит в одной с нами комнате…

— Откуда вам известно, Левыкин, о прибытии новой техники? — спросил Комов.

— Да, знаете, товарищ майор, это как-то носится в воздухе, все об этом говорят. Никто, конечно, толком не знает, но все волнуются — какой будет новый самолет? Удалось конструкторам преодолеть звуковой барьер или нет? Будет ли самолет хорошо слушаться на больших высотах? Сколько он будет брать горючего? Руки у нас заняты, а языки свободны, ну, и, конечно, всех нас интересует завтрашний день авиации.

Техник попросил разрешения закурить, вынул пачку «Беломора» и закурил.

— Скажите, Левыкин, а вы сами как думаете, подозрение Родина имело под собой какую-нибудь реальную почву? — спросил Комов.

— Я присматривался к нашим людям, внимательно наблюдал за ними, но… Не верится, товарищ майор!

— В ваших беседах Родин никогда больше не касался этой темы?

— Нет. Этот разговор был у нас дня за три до его смерти. А скажите, товарищ майор, слесарь, который убил его, сознался?

— Говорит, что был пьян и ничего не помнит. Следствие идет своим чередом, улики против него.

— Есть у меня, товарищ майор, еще один вопрос, вернее, не у меня, у лейтенанта Евсюкова…

— У Евсюкова? — удивился Комов. — Почему же лейтенант Евсюков сам не явился ко мне?

— После того случая с бустером, он… Словом, просил меня доложить вам.

— Докладывайте.

— Вот записка, товарищ майор. Евсюков получил ее при не совсем обычных обстоятельствах.

— «В день рождения от друга», — прочел Комов и, положив записку на стол, спросил: — О каких необычных обстоятельствах вы говорите?

— Записка оказалась у него дома на столе, она лежала поверх большой пачки сигарет «Астра». Какой-то «друг», пожелавший остаться неизвестным, сделал ему подарок стоимостью в двести шестьдесят рублей. Сам по себе этот факт, быть может, не представляет собой ничего особенного, но за два дня до этого записка, написанная той же рукой, была заброшена Евсюкову в окно гауптвахты. Этой запиской, написанной от имени медсестры Ярцевой, его вызывали в санчасть.

— Где эта записка? — с интересом спросил Комов.

— Эту записку Евсюков потерял недавно, во время купания.

— Быть может, медсестра Ярцева действительно вызывала Евсюкова в санчасть? — спросил Комов.

— Она это категорически отрицает. Кроме того, Евсюков сравнил записку с почерком Ярцевой и убедился в том, что обе записки написаны кем-то другим, неизвестным ему лицом.

— Почему Евсюков рассказал все это вам?

— Евсюков рассказал мне все это как забавную историю, но я здесь, товарищ майор, ничего забавного не увидел и посоветовал ему обо всем доложить вам. Разрешите идти?

— Идите. Записка останется у меня.

Левыкин четко повернулся и вышел из кабинета.

Комов подошел к открытому окну. Перед ним были клумбы цветов. Дорожка, выложенная беленым кирпичом, вела из штаба к калитке штакетника. У самой калитки поперек дорожки лежал Чингис. Комов окликнул его, и пес, не поднимая головы, приветливо замахал хвостом. Комов видел, как Левыкин вышел из штаба, прошел по дорожке и перешагнул через собаку. Чингис, зарычав, бросился на техника и разорвал на нем комбинезон. Никогда еще не было случая, чтобы Чингис бросился на человека.