На крутой дороге

— Ты слышишь, вот уже и Петро Степанович беспокоится, не заболела ли.

— В самом деле, мне показалось, что вы чем-то встревожены, — сказал ей Гонтарь.

— А знаете отчего? — нарочно обратил разговор в шутку Марко Иванович. — Это бабье в ней проснулось. Никогда не думал, чтобы моя дочка — такой воинственный казачина — на бабье поддалась. Под влияние сновидения подпала. Слышали такое? Привиделось, будто сегодня Василь ее вернулся домой, и так разволновалась, что даже с вами в полк под пули собиралась поехать. А оно ведь в снах чего только не померещится.

Гонтарь сразу насторожился и будто мимоходом спросил:

— Кстати, Надийка, а где вы живете?

— Жила, — горько усмехнулась Надежда, — на проспекте Ленина.

— А где именно?

— Возле парка. Напротив Дома металлурга, если знаете.

Гонтарь заволновался. И чтобы скрыть это, попробовал пошутить, хотя хорошо понимал, что шутки тут неуместны.

— Вы много и часто рассказывали мне про своего Василя, а вот фотографию так ни разу и не показали. Боитесь, что ли? Или, может, нет у вас?

— Могу показать, — промолвила Надежда и раскрыла свой комсомольский билет, на внутренней стороне обложки которого была вклеена фотокарточка ее Василя.

Гонтарь взял билет, и руки у него задрожали. Теперь уже сомнений не было.

— А знаете, Надийка, — заговорил он, уже не скрывая волнения, — кажется, ваш сон в руку.

И он подробно рассказал о встрече на проспекте Ленина.

Надежда заплакала.

Марко Иванович, выслушал обо всех приметах военного — какие волосы, нос, глаза — и переспросив, в какой именно подъезд — в первый или второй — пошел тот военный, растроганно подтвердил:

— Выходит, в самом деле Васько. Ну так чего ж ты ревешь? — обнял он Надежду. — Вот еще! Разве тут реветь? Радоваться нужно! Не то так за слезами и прозеваешь мужа. А наверное, и он где-то тут.

И уже никто так внимательна, как Надежда, не вглядывался в этот шумливый, бурный поток, и никто так пристально не отыскивал между бойцами давно не бритое родное лицо.

Когда выбрались на бугор, Марко Иванович отвел свою колонну на обочину и на раздорожье остановил ее. Тут Гонтарь должен был сворачивать на другую дорогу, которая поведет его сначала в штаб, а потом в Москву. А им лежал путь на далекий Урал.

Вышли из машин. Вышли все — от директора до водителей, чтобы в последний раз поглядеть на оставленные очаги.

Город был уже далеко внизу, за холмами.

Гонтарь и Морозов отошли на бугорок, обнялись и молча смотрели на родной город. По обе стороны встали Жадан и Марко Иванович. Рядом остановились Шафорост и Чистогоров. К ним присоединились Додик и Влас Харитонович, а к тем уже все, кто ехал в этой колонне, — мастера, бригадиры, прокатчики, водители. Все сорок человек, не сговариваясь, выстроились в ряд и застыли в крепких объятиях.

Никто не произнес ни единого слова, никто не говорил «прощай», не сомневался в возвращении, но у каждого невыносимо щемило сердце, раздирало душу, и все, не стесняясь, плакали. Сорок мужественных, бывалых, обстрелянных, сильных стояли, обнявшись, и плакали.

Сгущались сумерки. Кровавым заревом пылало Запорожье.

Авторизованный перевод Изиды Новосельцевой.

НА КРУТОЙ ДОРОГЕ

Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Стонала река Урал. В эту ночь она особенно тоскливо стонала, растревоженная осадой тяжелых нагромождений туч. Время от времени холодные их громады разбивались о прибрежные скалы, рассыпались пылью, вскипали мутными вихрями, и тогда река, как бы противясь внезапному натиску холода, заходилась еще стоном, волнуя, тревожа и без того встревоженную душу.

Вдали, на другом берегу, беспрерывно сверкали молнии, вспыхивали зарева, выхватывая из темноты силуэты доменных башен, линии труб, переплетения воздушных трубопроводов. И Надежда на мгновение забыла, где она. Ей виделся Днепр, виделось Запорожье, виделись могучие огнедышащие берега, а когда от очередной плавки снова багрянились тучи, перед нею уже как бы реально оживал родной завод, а далеко-далеко за выступом кручи угадывалось и сияние Днепрогэса.

И почудилось ей, что стоит она не на берегу зауральской реки, а на взгорье Днепра, совсем близко от плотины, у самой Набережной, где красиво выгибаются ряды тополей, и меж них грациозно высится тополь, который так любовно выхаживали они с Василем и который стал символом их любви.

Но все это только чудилось, только казалось. Днепр был далеко. Он был так далеко — за горами, за беспредельностью степей и лесов, — что даже страшно становилось. Будто туда уже и возврата не будет.

— Ты, я вижу, опять вся там, — неслышно остановилась возле Надежды женщина одного с нею возраста.