На линии огня

Панисо гасит сигарету, прячет окурок. Ночь тихая, не слышно даже одиночных выстрелов. Так же тихо позади, за оливковой рощей, где городок с двумя высотами по бокам. Лишь изредка ракета, медленно спускаясь по небосклону и своим молочным светом выхватывая из тьмы черные силуэты, напоминает, что война лишь притаилась и ждет своего часа. С франкистских позиций, над террасами, поросшими миндальными деревьями, которые теперь слились в сплошную черную ткань, доносится приятный голос легионера, распевающего:

Мой старший братишка пошел в Легион,Подался второй в Регуларес,Но жалко мне младшего – чалится онВ тюрьме в Алкала́-де-Энарес.

– А недурно поет, сукин сын, – говорит Ольмос.

Он подошел в темноте, так что Панисо его не заметил. Опирается о бруствер рядом – и вот теперь, невидимые под густыми кронами олив, два темных силуэта стоят рядом.

– Надо бы чего-нибудь спеть ему в ответ.

– Потом… Не мешай пока, дай послушать его, морду фашистскую.

– А что они тебе кричали давеча?

– Да ничего.

Минуту они стоят молча, слушают.

– Чего приперся? – спрашивает Панисо. – Тебе бы сейчас дрыхнуть без задних ног, как тому епископу.

– Проголодался… С утра ничего не ел, кроме оливок зеленых, а они так пропитались пороховой гарью, что горчат, и меня от них пронесло безбожно.

Панисо смеется:

– Это была твоя жертва на алтарь отчизны.

– Их бы сюда на денек – тех, кто так говорит… Посылая тебя на фронт, мелют всякую чушь про доблесть, выдержку, упорство, патриотизм… А насчет миски чечевицы с салом – ни полслова.

– Это верно.

– Если Республика дает тебе винтовку, но забывает накормить – добра не жди. Солдат целыми днями будет поминать Господа Бога и мать его…

– Ладно, Пако, не заводись. Хочешь покурить?

– Нет, я только что. Ах да, совсем забыл… Я же принес тебе кое-что…

И передает ему свитер. Грязный, вонючий – но от холода спасет.

– Спасибо, браток.

Подрывник спускает с плеч ремни и, натянув свитер, снова прилаживает их.

– Ну что там у фашистов? – спрашивает Ольмос.

– Ничего хорошего. Вцепились, укрепились… И патронов, по всему судя, хватает.

– Но их же мало осталось. Скольких мы ухлопали, сам подумай.

– А скольких они у нас?

– Говорят, что завтра опять попробуем взять… Что прибыли танки и будет наступление на Файонскую дорогу. Может, получится…

– Дай-то бог.

– Похоже это на Санта-Марию-де-ла-Кабесу, помнишь? Мы с интербригадовцами были внизу, а гражданские гвардейцы – наверху. Они засели в церкви, дрались за каждый камень, нам каждый метр стоил большой крови.

– Стрелять они умеют.

– Еще как. И держались до конца… Даже не думали сдаваться. Помнишь того капитана, которого взяли живым, хоть и раненным?.. Как его?

– Кортес.

– Да-да, Кортес. Его, кажется, расстреляли?

– Нет, сам кончился. На нем живого места не было.

– Помнишь, мы его тащили на носилках? А он – исхудалый, заросший, глаза горят от жара, кулаки сжаты… Зверем смотрит. Будто говорит: «Если бы отпустили – все бы сначала начал».

– Очень даже хорошо помню.

– Вот ведь сволочь какая, скажи, а? И остальные тоже, гады эти, мятежники, цепные псы андалузских эксплуататоров, прислужники капитала. В толк не возьму, почему Республика помиловала тех немногих, кого мы взяли живьем…

– Там были международные наблюдатели и журналисты.

– Ну и шли бы наблюдать куда подальше, а нас бы оставили заниматься своими делами… Достали уже до печенок встревать – от их вмешательства только фашисты и выигрывают.

– Высокая политика, браток.

– Да насрать мне на политику – на высокую, на низкую, на такую и на сякую… На барчуков-фалангистов и на святош-рекете, которые даже ссут святой водой.

Они замолкают. Из вражеских окопов доносится тот же голос:

Как пошла она купаться,Я украл вещички все,Плачет: шмоток ей не жалко,Жаль, что зрел во всей красе.

– Нам бы чего-нибудь спеть в ответ, – говорит Ольмос. – Тут, справа, стоит на часах Пепе-Таракан. Пусть исполнит.

Они зовут Пепе до тех пор, пока тот не отзывается. Пепе, по прозвищу Таракан, бывший чистильщик ботинок из Малаги, мастер на все руки. И в первой же паузе над темными оливами взлетает его голос:

Ах, не тебе ли на потребуЯ разводил огонь души?Теперь взметнулось пламя к небу,А ты кричишь: «Скорей туши!»

На той стороне молчат. Потом следует ответ легионера:

Кто кулак к виску подносит,Слушай песенку мою:К красной тряпке серп приколот,Но его, а также молотМы вертели на…

Последние слова подхватывает сразу несколько голосов. Ольмос смеется:

– Подловили нас…

Теперь уже целый хор подтягивает Таракану, и гимн подрывников разносится над республиканскими позициями: