На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно».Годы войны

Война, однако, не отставала от нас. Давно уже обгоняли нас военные машины, грузовые и легковые, переполненные солдатами и офицерами. Сначала мы не обращали на них особого внимания, пока не заметили, что все они несутся в одном направлении: с фронта назад, — и пока не поняли, что перед нами происходит немецкое отступление.

Машин становилось все больше и больше. Отступали артиллеристы, танки, Красный Крест. Вперемежку с машинами подвигались в полном беспорядке пехотные части. Вот отряд молодежи: мальчики-эсэсовцы по 16–17 лет, в защитных серо-зелено-пятнистых плащах, спешат на запад, не соблюдая строя, из последних сил, бледные, усталые, грязные… Куда только весь гонор эсэсовский девался!..

Вельфель и солдаты оттесняют нашу колонну к сторонке, уговаривая быть осторожными и не раздражать эсэсовцев, от которых можно ожидать любых эксцессов. Бегущие «герои» хмуро поглядывают на интернированных. «Можно было бы, конечно, и выстрелить в эту сволочь, — думали они, наверное, — но, жаль, всех сразу не убьешь!..»

Но вот и Айхштетт. Город расположен в красивой горной местности. Но мы миновали его и с трудом дошли до первого селения. Майор фон Ибах опередил наше шествие на велосипеде и сговорился с крестьянами, владельцами риг. Он, должно быть, и сам сознавал весь трагизм нашего положения — положения сотен людей, лишенных крова и даже какой-то определенной цели в своем нелепом странствии по полям и горам, — и, по свойственной порядочности, старался хоть как-нибудь и хоть на какой-то срок нас «устроить».

Картина усталых людей, в полной темноте зарывающихся в горы сена, сталкивающихся, спорящих о местах и переругивающихся, выглядела своего рода Дантовым адом. Курить, конечно, было строжайше запрещено. Ночью ожидались англо-американские бомбежки, и многие из интернированных сознательно располагались поближе к воротам: в самом деле, упади хоть одна бомба в ригу, костер получился бы ужасный.

На другой день все с грехом пополам и с большим опозданием позавтракали. С трудом нашли картошку, частично похитив и растаскав ее с воза и из кладовой хозяина риги. На зеленом дворе, примыкавшем к риге, развели костры, сложили печурки из попавшихся под руки кирпичей, подогревали таганы.

Скоро стало известно, что заместитель коменданта решил прекратить дальнейшее продвижение на юг и оставить интернированных там, где они расположились, причем снабжение продовольствием всех русских возложено было им на бюргермейстера селения. Тут, кстати сказать, узнали мы и название этого селения: Мекенлоэ.

В тот же день фон Ибах, двое из офицеров, фельдфебель Вельфель и солдаты покинули интернированных. Остался при них только третий из офицеров, тишайший и смиреннейший Нонненмахер, в обязанность которого входило сдать наш лагерь наступающим американцам. Комендант фон Гоувальд давно уже смылся куда-то в тыл. (Через несколько дней мы узнали, что он будто бы был пойман и «должен предстать перед судом».) Фон Ибаху была выражена благодарность за гуманное отношение к интернированным.

Все застрявшие в Мекенлоэ ликовали: Вюльцбург кончился!

У нас установился своеобразный режим: поля, леса вокруг, легкий заборчик, охватывающий наш двор, нет ни проволок, ни валов, ни бастионов, отсутствуют какие бы то ни было часовые, кроме собственных, назначенных из среды молодежи. В обязанности наших — не сказать часовых, а дежурных, — входило, между прочим, наблюдать, чтобы все удалялись со двора в ригу, когда начинался англо-американский налет; англо-американцы могли и не разобраться в том, что за публика расположилась в Мекенлоэ. Провизия для обеда доставлялась из деревни.

Главой лагеря был избран моряк капитан М. И. Богданов, серьезный, честный, когда нужно — по-товарищески гуманный, а в иных случаях — волевой, твердой руки человек.

В ночь на 25 апреля вокруг нас происходило большое движение войск: пехоты, танков, артиллерии. Раздавалась канонада. Прибежавшие откуда-то эсэсовцы забрали у нашего хозяина солому и устроились на ночлег в сарае рядом.

Утром 25-го канонада продолжалась. К обеду она усилилась. Показались аэропланы, и, к нашему удивлению, по ним началась пальба из деревни. Палил пулемет. Тут же, на окраине Мекенлоэ, — действовала машина со снарядами или танковыми кулаками. Вот бежит и прячется в лесу цепь отступающих немецких солдат. Брошенная ими машина продолжает автоматически действовать: снаряд взрывался за снарядом, в течение двух или трех часов. От нашего двора хорошо была видна дорога, по которой третьего дня мы пришли в деревню, и весь бой за Мекенлоэ, разыгравшийся теперь на этой дороге, хорошо был нам виден. То и дело показывались новые танки и пушки, палившие в сторону неприятеля. Выстрелы и взрывы, сопровождающиеся клубами дыма, продолжались до вечера. В сражении участвовали и немецкие женщины, одетые в серое: мы видели, как они мелькали между деревьями.