На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно».Годы войны

Вот ведут наших «мослов», то есть караульных солдат, уже арестованных. Среди них попадаются ненавистные бывшим интернированным физиономии. Всего набралось их человек 20–30. Идут по двое. А конвоируют их вооруженные ружьями… два советских офицера из состава вюльцбургских военнопленных. От радости русские начали этому шествию бурно аплодировать, но другие, более благоразумные товарищи их остановили.

Тут впервые я узнал, что все так строго охранявшиеся в Вюльцбурге советские офицеры тоже свободны. Через минуту я встречал их уже толпами, группами. И тоже — улыбаются, радуются, обнимают, целуют, благодарят за помощь (хлеб).

— Я не помогал, — говорю я. — Я так же сидел взаперти, как и вы.

— Ну, все же… Вы наши спасители!..

Юноша летчик с милым, обветренным, бледным лицом и женственными манерами, в сдвинутой на затылок меховой шапке и с мохнатыми меховыми голенищами сапог, принимает со всех сторон приветствия с тихой, светлой улыбкой, как принц, точно изнемогая от счастья.

Один довольно бесцеремонный американец из третьей подошедшей к нашему лагерю машины вдруг обращается к юноше-«принцу» с вопросом:

— Не хотите ли поменяться со мной шапками?

— Пожалуйста!

И молодой человек охотно протягивает американцу свою прекрасную пушистую и теплую меховую шапку, а тот отдает ему свою, гораздо худшего качества и без меховой подкладки. Не хочется обвинять американского солдата в стремлении сделать «бизнес». Хочется верить, что оба обменялись шапками только «на память о встрече».

Другой юноша-офицер, худой, высокий, с дикими, восторженными глазами, видимо, обалдевший от счастья, жадно хватает всех встречных, обнимает и целует.

На крыльце ратуши стоит бюргермейстер, с белым флагом в руках. Кругом толпятся девушки, дети, русские и украинцы. Это из числа насильно перемещенных, то есть захваченных и увезенных немцами в Германию как рабочая сила.

Один русский паренек обращается к девушке:

— Смотри, Феня, теперь не работай больше!

— А кто же за меня будет работать?

— Хозяйка!

— Как бы не так!..

— Ну да, теперь ты будешь хозяйкой, а она работницей.

— Ха-ха-ха! Нет, я не хочу немцам приказывать, я хочу, чтобы меня отправили домой.

Осмотрел я в тот день и ригу, в которой помещались офицеры. Там не было сена. Стояли столы, скамьи. Все офицеры, которых я встретил под крышей их временного убежища, были исключительно любезны.

Впервые пользуясь полной свободой, я скоро ушел за деревню в поле и присел на траву на маленьком холмике, под двумя сосенками. В направлении на юг, куда ушли немецкие войска, простиралась широкая равнина. Откуда-то издалека, из-за края этой равнины, долетали звуки пальбы. Там, вероятно, шли еще бои. А тут, вокруг идиллического Мекенлоэ, с его колоколенкой, увенчанной луковичной главкой, было все безмятежно и тихо.

Я был один, без какого бы то ни было сопровождения со стороны «силы, меня стерегущей». Был действительно свободен. Сознание свободы только понемногу овладевало душой, развязывало, распутывало ее силы и ставило человека на новую почву. Какая радость! Какое счастье!.. Я глубоко дышал, наслаждался трогательной, теплой красотой скромной природы и вновь чувствовал глубокую, неразрывную связь с нею и со всем миром.

Но что это делается там, в начале необъятной равнины? К тяжелому военному ящику на колесах, стоявшему в поле, спешно подбегают со стороны трех-четырех дворов так называемого Малого Мекенлоэ два-три человека. Некоторое время они возятся с чем-то у ящика, а затем стремглав бегут прочь. Ящик же начинает палить: взрыв за взрывом раздается вместе с блистающими вспышками пламени над ящиком, в тихом поле. Ага, враг еще не совсем покинул Мекенлоэ! Его приспешники, по-видимому, решили уничтожить запасной ящик с гранатами, чтобы он не достался вступившему в Мекенлоэ противнику.

Возвратившись в деревню, присутствую при опросе ее мужского населения лейтенантом Паганелли. Все мужчины, не исключая пастора, выстроились в длинную линию перед зданием ратуши. Паганелли подходил к каждому, начиная с первого правофлангового, и спрашивал, чем он занимается и не служит ли в войсках. Меня поразили доверчивость и снисходительность американца. Отпустив после минутного разговора пастора, он таким же порядком отпустил всех одетых в гражданское платье мужчин, хотя бы и молодых и вполне здоровых. Особенно странным, с военной точки зрения, показалось мне освобождение здорового, высокого и крепкого молодого мужчины, годившегося по своему сложению в гвардию и… может быть, состоявшего в гвардии.

— Вы чем занимаетесь?

— Служу на текстильной фабрике, гостил у родственников.

— Можете идти!

Подозрительный «штатский» облегченно вздыхает и тотчас скрывается в толпе.

Этот момент проявления полного равнодушия к врагу я много раз потом отмечал в своей памяти. Не было ли с самого начала дано соответствующее «указание» сверху о том, как надо относиться к немцам, служившим и не служившим в войсках? Уж, наверное, изящный Паганелли действовал не за свой страх и риск!..

Задержано было только несколько молодых раненых солдат в форме.