На литературных перекрестках

— Шут гороховый! — донеслось из задних рядов.

Всеволод незаметно поднялся и включил свет. Антон Сорокин потушил свечку. Он успел дочитать свой манифест и с гордо поднятой головой проследовал к своему стулу.

Еще кто-то читал отрывок из поэмы. Собрание кончилось, и мы вышли на улицу. Всеволод познакомил меня с Сорокиным. Антон Семенович пригласил заходить к нему.

Когда мы остались вдвоем с Всеволодом, он рассказал мне о гибели писателя Новоселова, эсера, убитого белогвардейцами примерно месяц назад.

— Новоселов талантливейший писатель, — говорил Всеволод, — но я никак не пойму, зачем он стал членом Сибирского правительства, да еще министром внутренних дел. Скромный учитель, работал в сельской школе, крестьяне его любили и уважали. Горький в «Летописи» напечатал его блестящую повесть «Беловодье». Путь в литературу ему был открыт широкий. А он все это променял на политическую карьеру. Жалко его страшно, человек был отличный. Мы с ним дружили…

— Ну, а насчет шарманки — это, конечно, преувеличение?

— Почему?! Мне в жизни пришлось много испытать. Я и в балагане работал, факиром был, актером, пьесы за Шекспира сочинял. Жизнь наборщика в провинции тяжелая. Весна наступит — шило в карман и шагай на все четыре стороны. Придешь угол снимать, договоришься с хозяйкой, она спрашивает: «А вещи ваши где?» Воткнешь шило в стену, пиджак повесишь и объяснишь: «Вот и все мои вещи!» Зачастую тут же от ворот поворот: «Иди, иди, миленький! Нам не подходишь!» А потом я пустой чемодан завел, и тоже большого доверия не было. За актера принимали. А это народ такой, вроде наборщиков, особой любовью не пользовался. Поневоле с шарманкой пойдешь… И подручным у торгаша работал. Возили в степь галантерею и меняли на масло. И просто бродяжить приходилось. Голодно, то весело. Все испытал и пришел к выводу, что для писателя такая жизнь необходима. Многое посмотреть довелось!

* * *

К Сорокину мы отправились в первое же воскресенье днем. Когда поднимались по крутой лестнице, Антон Семенович таинственно шепнул мне на ухо:

— Сейчас я познакомлю вас с очаровательнейшей писательницей!

Мы вошли в столовую, где за обеденным столом сидели два гостя. Никакой писательницы не было. Один из гостей, пожилой, привлекал невольное внимание длинными с проседью усами. Он что-то говорил с сильным украинским акцентом. Другой, средних лет, сверкал лысиной и очками в золотой оправе, слушая рассеянно своего собеседника.

— Рекомендую, Принцесса Греза! — Сорокин представил меня лысому господину с помятым лицом.

Тот приветливо улыбнулся:

— Громов. Литератор. Из Петрограда.

Всеволод как-то стушевался, увидев «принцессу», сухо протянул ему руку и сел рядом с усатым украинцем.

Посидели мы недолго. Всеволод сказал, что мы зашли только на одну минуту, предупредить Антона Семеновича и его жену Валентину Михайловну о лекции профессора, едущего во Владивосток, что нам надо еще куда-то поспеть, и стал прощаться.

Сорокин не задерживал, он о чем-то догадался.

— Ну, что же! Заходите, всегда рад!

Мы вышли на улицу. Всеволод сказал недовольно:

— Не мог предупредить на лестнице. Антона Семеновича хлебом не корми, любит подзавести. Потом издеваться станет: как я вас ловко одурачил.

— Но при чем тут принцесса?

— А вы «Женский журнал» когда-нибудь читали?

— Не приходилось.

— Так вот, на самом деле она, или, точнее, он, действительно «Принцесса Греза». Это псевдоним журналиста Громова, с которым вас познакомил Сорокин. Он вел в «Женском журнале» постоянный отдел «Переписка с читательницами». Давал бабам советы по самым интимным вопросам любви, а дуры даже не подозревали, что «принцесса» ходит в штанах. В Омск он приехал из центра по путевке комиссара печати и стал сразу редактировать в местных «Известиях», а после переворота начал праветь. Вообще говоря, редкая сволочь. От него надо держаться подальше. Я потому и поспешил уйти.

— Ну, а второй? С длинными усами?

— Это Оленич-Гнененко, военный фельдшер. Сочиняет плохие стишки. Сын у него замечательный, Александр Павлович. Большевик. Чудом унес ноги из Омска во время переворота. В отличие от отца талантливый поэт.

И Всеволод продекламировал:

Шли калики перехожиеОт двора и до двора.Золотые и погожие

Половели вечера.По местам, где ели скошены,Бродят сутемень и мгла.Смрадным ивнем запорошеныЗамшавелые луга.

— Во время переворота мы с Оленичем и живыми-то остались благодаря Антону Семеновичу. Когда белогвардейцы искали «красных» и расправлялись с ними на улицах, мы нашли убежище в квартире Сорокина. Втроем просидели у него два дня: Оленич и я — красногвардейцы — и «Принцесса Греза», опасавшаяся белогвардейцев не меньше нас. Она работала редактором в «Известиях Омского совдепа».

Так постепенно Всеволод открывал мне одну за одной страницы своего участия в революционных событиях Омска. Когда потребовалось дать отпор белочехам, Всеволод пошел в Красную гвардию и, лежа за пулеметом, защищал Омск.

* * *