На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

Обрываются речи влюбленных,Улетает последний скворец,Целый день осыпаются с кленовСилуэты багровых сердец.Что ты, осень, наделала с нами?В красном золоте стынет земля.Пламя скорби свистит под ногами,Ворохами листвы шевеля…

«Багровые сердца…», «Пламя скорби под ногами…» А горластый по весне скворец!.. Да он просто потерял сознание! Не к осени с ее «пламенем скорби», а еще к лету… «он без голоса к лету останется…»

Увы, это не случайное и скоропреходящее настроение. То же и в «Журавлях»:

Длинным треугольником летели,

Утопая в небе журавли……Вытянув серебряные крылья,Через весь широкий небосводВел вожак в долину изобильяСвой немногочисленный народ.Но когда под крыльями блеснулоОзеро прозрачное насквозь,Черное зияющее дулоИз кустов навстречу поднялосьЛуч огня ударил в сердце птичье,Быстрый пламень вспыхнул и погас,И частица дивного величья

С высоты обрушилась на нас.

Может быть, эти строки дадут представление о том, какие мысли и чувства охватили измученную поэзию на развале веков: для нескольких поколений кончился один век, век террора, и начался новый, позволивший на могилах друзей осмыслить и время, и свое место в этом жестоком и кровавом потоке, которому нет конца…

А в те памятные дни… хлынули измученные люди, в мятых кургузых пиджаках, с бескровными губами и горящими глазами. Они спускались, держа чемоданы из фанеры, на перрон Ярославского вокзала. У кого за плечами было 17 лет лагерей, у кого — 22.

И мы не удивлялись тому, что на страницах «литературной Москвы» появились стихи Твардовского «Друг детства» — новая глава из поэмы «За далью даль», в которой он шагнул навстречу тем, кого не успели добить в лагерях и тюрьмах. Она описательна, эта глава, как многое у Твардовского, — я приведу несколько строф, чтобы напомнить о том, как встретил Твардовский людей, с которыми потом уже шел — плечо к плечу — до самой смерти.

Легка ты, мудрость, на помине,Лес рубят, щепки, мол, летят…Но за удел такой донынеНе предусмотрено наград.А жаль… Вот, собственно, и повесть,И немудрен ее сюжет.Стояли наш и встречный поезд

В тайге на станции Тайшет..Кого я в памяти обычнойСреди иных потерь своихКак за чертою пограничнойДержал. Он, вот он был, в живых.Я не ошибся, хоть и годыИ эта стеганка на нем.Он! И меня узнал он. СходуКо мне работает плечом…И чувство стыдное испугаБеды пришло еще на миг…

Но мы уже трясли друг друга,За плечи, за руки: «Старик!»….«Старик!» И нет нелепой муки.Ему ли, мне ль свисток дадут.И вот — семнадцать лет разлуки,И этой встречи пять минут…

Не удалось развести встречные потоки. Даже на страницах литературы… Правда, такое было разрешено лишь Твардовскому.

В этой точке, где впервые встретилась официально признанная русская поэзия с лагерным потоком, я бы хотел сказать ценителям русской поэзии, повторяющим мне завороженно: «Политика меня не интересует».

Человек в России, живая душа человеческая — жертва политики. Политика вот уже много веков сапогами солдат и тюремных надзирателей топчет эту живую душу.

Потому самая глубокая лирика, чистая лирика современных русских поэтов, как мы видели на примере Николая Заболоцкого, — это в то же время — политика. Страх перед политикой, но — политика…

Трус на Руси никогда не бывал большим поэтом.