«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Вышел, мол, утром из дома, с бидоном и в домашних тапочках. Дай, думает, быстренько за пивом сбегаю в соседний ларек. Приходит, а на дверях табличка «Пива нет», все выжрали, значит, алкаши местные. Берет такси, едет во «Внуково», там якобы всегда пивом торгуют. Но похмельное счастье горькое – пива нет. Тут слышит он, по радио объявляют: «Начинается посадка на рейс Москва – Ленинград». Недолго думая, покупает Немухин билет, благо паспорт при нем оказался, и в самолет. Вот, думает, хорошо, слетаю я быстренько в Питер, с приятелем своим Женькой Рухиным повидаюсь – это художник такой, тоже пьянь, его учеником считается, – а заодно и пивка попью, там рядом с Женькиным домом большая пивная есть.

Прилетает в Питер, Женьки дома нет, пропал куда-то, гад, но пива сколько хочешь, пей не хочу. Но у Немухина от таких потрясений самоопохмел произошел, никакого пива больше не надо. Выпил он для порядку пару кружек, бидон заполнил и прямиком в Эрмитаж – культурой опохмеляться. Его сначала пускать не хотели, мол, к ним в тапочках нельзя, как-никак, а храм всяческих искусств. Но Владимир мужик упертый и обходительный – уговорил. Потом другая проблема началась: в зале испанской живописи его какая-то инквизиторша изловила. Сдайте, говорит, свой бидон в камеру хранения. А там принимать не хотят, с пивом, говорят, не берем. Однако ж Немухин и в камере хранения бабулек обаял, приняли-таки.

После Эрмитажа взбрело ему в голову еще к одному знакомому художнику в гости зайти, он его «Гольбейном» прозвал – за породистую мясистость лица. Дом он еще с грехом пополам отыскал, а вот в какой квартире живет этот «Гольбейн» да как его на русский лад величают, не помнит. Тут видит он идет навстречу интересный человек – в галошах, шапке и очках, волос длинный, вид вдохновенный. Он его останавливает и спрашивает: «Простите, не знаете ли случайно, где тут живет художник один?» – и дает этого «Гольбейна» подробное описание. Тот говорит: «Конечно, знаю, живет он здесь, но сейчас его дома нет, он уже неделю как на даче сидит».

Немухин, конечно, расстроился, но разговор продолжает. И выяснилось, что новый его знакомец тоже художник и Женьку Рухина хорошо знает, и московских многих, меня, конечно. Естественно, что порешили они знакомство свое обмыть. Купили пару бутылок и к художнику этому угощаться пошли.

Немухин рассказывает, что квартира у нового его знакомца была очень впечатляющая: повсюду банки с живыми змеями стоят, чучела покойных тварей… В придачу к эти чудесам – ученая ворона с поломанным крылом. По пятам за гостем ходит и наблюдает за ним внимательно, с подозрением, того и гляди в глаза кинется.

Хозяин все любезно объясняет. Вороны, говорит, не бойтесь, она умная. А вот от той змеи подальше держитесь, она посторонних не любит, к тому же яд у нее очень едкий. Садитесь лучше рядом вот с этой змеей, она безвредная, хотя и толстая.

Я так для себя думаю, что это он его упреждал на всякий случай, если Немухин, накушавшись вина, по банкам шарить решит. Знает, видать, нашего брата, московских художничков-то, забулдыг игривых.

Посидели они мирно, поговорили о творчестве своем горемычном, и Немухин назад, в Москву, полетел. Говорит, что ровно в час ночи, жена его с бидоном и в тапочках назад домой впустила, и ничуть не удивилась, что он так долго отсутствовал. Знать, и не такое видала, бедняжка!

Морщинами избороздило лоб,дрогнули красные веки

распустил губы пожевалнеожиданно всхлипнул по-детскитак и умереть недолгов рыданиях слюнях соплях! —

так ему там хорошо[42].

Из художников «стариков» Вася особенно Роберта Рафаиловича Фалька уважал. Говорил о нем всегда серьезно, даже тон менял: ехидства да издевки, коих обычно в его рассуждениях о собратьях своих по творчеству было с избытком, тут не ощущалось вовсе: Фальк… Талантливейш и глубочайш!

Впоследствии я не раз слышал, что Вася действительно был вхож к Фальку. Об этом свидетельствовал и мой хороший знакомый биолог-интеллектуал Юлий Лабас, с матерью которого Фальк состоял более чем в дружеских отношениях. Юлик рассказывал: «Как второй брак Фалька вдруг сменился третьим с его ученицей, моей мамой, мне знать не дано: ни он, ни она никогда со мной об этом не говорили. Знаю только, что третий брак тоже оказался недолгим. Он длился с 1922-го по 1931 год. Но завязалась дружба, крепкая, искренняя, глубокая – до последних дней жизни Роберта Рафаиловича, оборвавшейся в сентябре 1958 года. И я очень подружился с Фальком, что вовсе не мешало мне любить и своего родного отца»[43].