На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Как мы видим, в прошении нет ни слова о каких-либо пожалованиях, на которые поэт надеется. За прошением об отставке последовал ряд публикаций, где Державин предстает уже другим, он больше не ищет расположения императрицы и позволяет себе заявить свою независимость: он больше не обещает императрице посвятить себя «бремени дел», как в «Благодарности Фелице», а снова становится лентяем и бездельником, как в «Фелице», но теперь он уже не мурза, а «мудрец». В «Эпитафии мудрецу нынешнего века, доказавшему новейшими своими опытами суету сего мира» (напечатана в 15-й книжке, отметим горькую ссылку в заглавии на свой опыт ) он описывает себя, не забыв отметить и свое пристрастие к картам, на которое намекала в статье о пифике и Екатерина:

Лежит здесь мудрый муж, что в карты век играл ,

Стихи писал

И спал;

А сею жизнию потомственному взору

Живую начертал собой катрину он,

Что счастья твердаго, что разума без вздору

И наслажденья без сует

В сем мире нет;

Но вся людская жизнь – игра, мечта и сон [Державин, I, 180].

Но еще ранее, в 11-й книжке «Собеседника», Державин публикует «Оду на присоединение без военных действий к Российской державе таврических и кавказских областей» («На приобретение Крыма»), где «разыгрывает» тему полета, над которой иронизировала Екатерина. Он начинает оду словом «летит»:

Летит – и воздух озаряет,

Как вешне утро тихий понт!

Летит – и от его улыбки

Живая радость по лугам,

По рощам и полям лиется!

Златыя Петрополя башни

Блистают, как свещи, и ток

Шумливый, бурный, ток Днепровский

В себе изображает живо

Прекрасное лице его.

В конце первой строфы читатель, как мы видим, узнает, что полет начинается в Петрополе, то есть Петербурге, и совершается по направлению к Днепру. Читатель определенно должен встать перед вопросом: кто летит? Во второй строфе пастух и земледелец «средь хижин воспевают мир ». То есть можно предположить, что в первой строфе летел «мир». Однако мир упомянут Державиным между прочим, и нет никаких указаний на то, что пастух и земледелец воспевают того, кто летит, к тому же мир здесь не заявлен как аллегорическая фигура. Зато в третьей строфе появляется персонаж, который явно может летать. Уже названные пастух и земледелец вопрошают:

…«Кто?

Который бог , который ангел ,

Который человеков друг,

Безкровным увенчал нас лавром,

Без брани нам трофеи дал

И торжество?» – Екатерина .

То есть в первой строфе, скорее всего, будучи богом и ангелом, летит Екатерина. Как мы видим, Державин не смог удержаться, чтобы не заставить императрицу летать, как она заставила летать Державина в «Ежедневной записке». В то же время он подготовил себе и убедительное оправдание на случай, если монархиня разгневается (ведь мир упомянут до ангела).

В 13-й книжке «Собеседника», которая вышла 28 апреля 1784 г., поэт опубликовал оду «Бог». Здесь Державин снова не удержался, чтобы не поперечить императрице хоть немного: слово «средоточие», которое было осмеяно в «Ежедневных записках» и которому там было уделено столько места, было использовано в тексте самого высокого статуса – в духовной оде – и отнесено к лирическому герою:

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества.

Державин возвращался к этим, видимо, очень тяжело пережитым им насмешкам Екатерины и позднее, когда уже ситуация 1783 г. потеряла всякую актуальность. Так, шутка императрицы о том, что в «Обществе незнающих» запрещается летать («ни под каким видом по воздуху не летать с крыльями или без крыльев . NB. Разве крылья сами вырастут, или кто предприял или предпримет летать, сам собою оперится »), отозвалась, как можно полагать, в державинском «Лебеде», где метафорический полет вдохновенного поэта ведет к тому, что поэт на самом деле «оперяется»:

И се уж кожа , зрю , перната

Вкруг стан обтягивает мой;

Пух на груди , спина крылата ,

Лебяжьей лоснюсь белизной.