На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

— Как? — почти закричал Шафонский. — Да в карете, верхом, пешком… на все лады. Босоногая, в одних портках добежит туда. И в самый дворец влезет.

Еропкин не понял.

— Да ведь суконщики есть тверитяне, есть новгородцы. Ведь все теперь сберутся уходить по домам и дворам. Здоровые-то загуляют здесь. А именно хворые-то и пойдут до дома, к себе, в свою родимую сторонку. Нужны карантины везде! А здесь нужны больницы.

Еропкин молчал и наконец вымолвил нерешительно:

— Верю… верю… Все так… но…

— Что же-с? Спасибо, что ли, вам, сенаторам, скажет царица, что вы, в кои-то веки раз, проморгали великое бедствие.

— На то есть начальник края. Фельдмаршал…

— На что он?! Он на мирное время был нужен. Гостей кормить и поить да песочком везде посыпать… А теперь действовать надо!..

И Шафонский наконец добился, чего требовал. Сенатор оделся, и оба отправились к фельдмаршалу с докладом.

XXX

Салтыков, против своего обыкновения, тотчас же принял и сенатора, и доктора. Узнав причину посещения, он воскликнул вне себя:

— И вы тоже?! ведь беда…

— Воистину беда, ваше сиятельство, — сказал Еропкин, — и надо бы немедленно… не теряя времени…

— Уезжать! Уезжать! — воскликнул Салтыков. — И я то же говорю! И я говорю…

Еропкин и Шафонский оба равно вытаращили глаза на старика.

— Фединька! — отчаянно взвизгнул Салтыков.

— Что прикажете!! — отозвался сзади молоденький адъютант.

— Видишь. Вот видишь! Вот и они говорят. Надо уезжать! Ведь дворяне-то, знаете ли, тоже мрут! — обратился фельдмаршал к Шафонскому. — Уж мрут!

— Уж мрут! — озлобленно и дерзко вымолвил Шафонский, меряя старика с высоты своего и роста, и нравственного величия. — Нет еще… Но не извольте беспокоиться. И это скоро последует!!

— Ну вот! Скоро последует… — жалобным голосом повторил Салтыков адъютанту, как-то приседая. — Скоро и дворяне… А холопы уж мрут! Чума ведь, голубчик! — И, обернув ладонн вверх, старик протянул обе руки к адъютанту, как бы подавая ему эту чуму.

— Надо немедленно, ваше сиятельство, распорядиться, чтобы… — заговорил было Еропкин, но Салтыков перебил его.

— Беги, Фединька, скажи Фомичу: распорядиться! Беги, ты, разбойник. Ты во всем виноват!

И фельдмаршал уже слезливо обратился к Еропкину:

— Он во всем виноват! Я вчера еще сказывал. Распорядись! Поедем скорее! В Марфино! А он, молокосос: «Не извольте беспокоиться!» Вели, говорю, собираться, укладывать… А он мне: «Помилуйте!..» Вот и помиловал!..

— Так вы, ваше сиятельство, изволите уехать из Москвы в вотчину? — сухо вымолвил Шафонский, а взгляд его больших глаз горел странным светом.

— Сейчас, голубчик, сейчас! Вещи после доставят. Да там у меня, в Марфине, все есть. Полная чаша! Слава Богу. А чего и нету… так обойтись. Что же делать… Обойдусь…

— А в городе, в столице, кто же править будет? Кто руководить и начальствовать будет…

— А я же! Я…

— Из Марфина?

— Из Марфина, голубчик. Тут недалече. А что самонужнейшее, спешное… Вот Петр Дмитрич. Он может распорядиться! Ведь вы, отец мой, не уедете?

— Нет-с! Помилуйте! — усмехнулся Еропкин. — Я даже отчасти осмелюсь посоветовать и вашему сиятельству…

— Ну вот! Ну вот! Зачем вам уезжать! Не надо уезжать. Вы вот и распорядитесь. Я на вас полагаюсь. Ордером даже вас попрошу. Сейчас у меня напишут… Фединька! — кликнул Салтыков и пошел к дверям.

Еропкин хотел что-то возразить, но Шафонский схватил сенатора за руку и шепнул:

— Бога ради, Петр Дмитрич, не отказывайтесь… Довольно и словесного заявления. И вы будете правы.

— Фединька! Фединька! — визгливо звал фельдмаршал, высовываясь в двери залы.

Вероятно, там оказались новые посетители, потому что фельдмаршал вдруг отчаянно замахал рукой в залу и залепетал:

— Не время! Простите! Недосуг! Вы тоже об ней? О чуме? Нет! Ну все равно! Не время. А вот, дошлите ко мне Фединьку.

И старик, захлопнув дверь, вернулся к двум шептавшимся. Шафонский горячо уговаривал Еропкина. Сенатор стоял понурясь, в нерешимости.

Когда Салтыков ворочался к обоим, Еропкин вдруг как-то встрепенулся от последнего слова доктора и громко выговорил ему:

— Боюсь?! Что вы, помилуйте! Я еще никогда труса не праздновал. Я не графиня Марфа Семеновна…

— Какая графиня Марфа? — спросил Салтыков, не знавший, конечно, прозвища, данного ему москвичами.

— А есть такая, ваше сиятельство! — так презрительно выговорил Шафонский, что даже сенатор качнул головой, как бы говоря: «Однако не очень! Все-таки начальник края».

— Не слыхал. Ну, да Бог с ней. Не до нее! — пробурчал Салтыков. — А что же она?.. Случилось что с ней?.. Померла?..

— Она уезжает из Москвы! — шутил злобно доктор.

— Тоже уезжает! Вот видите!.. Совсем небось…

— Совсем! Больше не вернется. Если б даже и захотела… За это я отвечаю! — обернулся Шафонский к сенатору. — Я знаю мудрое сердце великой монархини нашей и знаю часто вперед, чего от нее ждать!

Салтыков поднял голову на доктора, поднял брови, и как будто что-то новое, неожиданное мелькнуло в голове его. Еще мгновение, и старческий мозг сообразил бы все, понял бы и намек, и угрозу, и опасность… Но в кабинет ворвался его Фединька.