На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

— Увидел вот я тебя чернее ночи и струхнул: думаю, моим черным мыслям час пришел.

— Да, беда идет! — воскликнул Митя. — Идет, тятя, беда, прямо на нас.

И Митя, подняв руки, протянул их пред собой, как будто из угла большой горницы выступала на него эта беда, в виде живого существа.

Старик давно, и в особенности за последнее время, привыкший слушать внимательно и слушаться покорно этого умницу сына, теперь при его словах немного оторопел.

— Какая же беда?

— Не скажу, покуда доподлинно сам не уверюсь. Может быть, это все так привиделось мне.

— Ах, нет, — выговорил, мотая головой, старик, — тебе зря ничего не привидится.

Однако Митя не согласился сказать отцу, в чем дело. А дело было в том, что Митя узнал все, что творилось в глубине их сада, в дрянной избушке, залитой внутри бархатом и золотом. Открытие это так страшно подействовало на мальчугана, что в первую минуту он бросился бежать в противуположный край сада, спасаясь как от привиденья.

— Павла! Павла! Павлинька! — отчаянно воскликнул он несколько раз; потом он лег, почти упал на траву и долго пролежал не двигаясь.

Когда он упал, то помнил, что солнце еще довольно высоко. Когда же он передумал тысячу вещей, придумал и решил, как взяться за это дело, как спасти сестру от соблазнителя, и поднялся с мокрой росистой травы, то было уже совершенно темно. Много часов пролежал мальчуган в страшной тревоге разума!

На другой день он окончательно убедился в том, что сестра бывает на свиданиях в этом домике, но, однако, при объяснении с отцом сказал, что о беде, ему известной, еще наверное ничего не знает.

Прошло три дня. Митя волновался и молчал. От зари до зари он придумывал, как взяться за дело, с чего начать, с кем говорить прежде — с отцом или барином, имя которого он узнал. Вместе с этим Митя чувствовал себя слабым; головная боль, появившаяся еще в тот вечер, когда он забылся с своими тревожными мыслями на сырой траве, усиливалась с каждым днем.

«Как ты меня озадачила, — думал мальчуган про сестру, — даже голова трещит. Вот какие дела на свете-то бывают. Если бы про тебя такое сказал мне кто, я б ему язык вырвал, а ты это самое делаешь наяву, у отца под боком».

III

Открытие ли, сделанное Митей, и страшное разочарование в сестре, или этот вечер и несколько часов, проведенных на сырой траве, но в несколько дней Митя сильно изменился. Он был убежден, что его смутило и заставило захворать ужасное открытие.

На четвертый или пятый день утром Митя, пробредив целую ночь, открыл поутру глаза и увидел пред собой сидящего на его постели отца. Солнце уже было высоко, около полудня.

— Что ты, Митрий? Аль хворость? — беспокойно выговорил Артамонов, наклоняясь над проснувшимся сыном.

— А что? — слабо выговорил Митя, чувствуя страшную головную боль.

— Ты всю ночь проболтал всякую ахинею, якобы какая пьяная баба на посиделках. Слушал я, слушал, плюнул и слушать перестал. Тут у тебя и домики золотые были, и Павла на коне верхом с генералами, и про меня сказывал, что я попадья. — И старик начал смеяться.

Митя чрез силу улыбнулся.

— Хворь, что ли? — переспросил старик.

— Да, малость нездоровится. Да пустое, пройдет.

— То-то. А то малинки горячей выпей.

Чтобы не беспокоить отца, Митя через силу поднялся, оделся и сел к окну. До обеда просидел мальчуган, почти не двигаясь. Но он уже не думал о Павле.

Если были снова тревожные мысли в его голове, то совершенно иные: что-то новое просилось ему в голову; возникали новые мысли совершенно об ином, ужасном предположении. Митя боязливо отгонял эти мысли от себя, стараясь встряхнуться от них, выгнать их из головы; но эти мысли упорно боролись с ним, снова лезли, снова надвигались, снова завоевывали и голову его, и сердце.

Старик Артамонов, сидевший в той же горнице с книгой в руках, изредка взглядывал на сына и думал:

«Хворает малость. Надо будет ввечеру малины напиться».

Когда старик вышел на несколько минут из горницы, Митя закрыл побледневшее лицо руками и выговорил вслух:

— Господи, Царь небесный! неужто это дело возможное? Ведь мне пятнадцатый год! Нету, нету, пустое. Скажу сейчас тяте, какие дурацкие мысли лезут; обругает он меня, — авось выскочит вся пустяковина из головы. А то бы выпороть меня, — еще бы лучше, как рукой бы сняло.

В эту минуту мимо дома застучали колеса. Митя открыл глаза, глянул на улицу и увидел телегу, покрытую рогожей. Маленький мужичонка вел рыжую лошадку под уздцы, а из телеги торчали из-под рогожи голые ноги; около этих ног болталась мертвая голова с синеватым лицом. Митя ахнул и, несмотря на свою слабость, отскочил от окошка. Много, сотни раз, видел он на Москве эти тележки с мертвецами, в которых вывозили и хоронили без гробов, и ни разу не испугался, а теперь дрожь пробила его; он пересел на другое кресло дальше от окна и выговорил:

— Чего же это я? мало ли народу помирает. Даже сказывают — по три и по четыре сотни в день умирают, а тут только двое.

— Зачем же так класть! — выговорил он чрез секунду. — Зачем так класть? Тут висят ноги, а другого туда же лицом!