На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

— Казнила бы я его на площади! — заговорила Анна Захаровна, провожая глазами отъезжавшую карету. — Плетьми через палача наказала бы! — сердито заговорила она ко всем окружающим ее. — Одна наша сердобольная Марья Абрамовна этакого каторжного в своем доме терпит. Язык бы ему отрезать и уши. А то бы и колесовать.

— Оно так и будет, Анна Захаровна! — вмешалась одна из приживалок, занятие которой при барыне состояло в том, чтоб раскладывать пасьянсы или гадать на картах, на кофе, на угольях. — Я вам сказываю. Верно сказываю. Сколько раз ни просил он меня раскладывать и на гуще, и на картах — все ему злодею одно выходит: смертоносная судьба. Как ни выкинешь — все ему девятка жлудевая в головах стоит. Помрет он не своей смертью. Верно вам сказываю. Альбо чрез палача, альбо прирежет кто средь дороги, альбо сам затянется на бечевке.

Приживалка-гадальщица часто гадывала всем в доме. Случайно она отгадывала и предсказывала, так что все в доме верили в ее гаданье. Анна Захаровна отмахнулась рукой, ее движение говорило: «Желала бы я, чтоб ты правду сказала, да не будет на это милости Божьей».

— Верно, матушка, Анна Захаровна. Вспомните, кто Савельичу за недельку сказал, что он помрет, — ведь я же сказала.

Между тем столпившаяся куча дворовых расходилась с подъезда. Печальные проводы молодого барина как-то отразились на всех. Всякий пошел в свой угол, в свою каморку. От приживалки до последней девчонки все расходились угрюмые, все раздумывали о своих малых делах, о своей серенькой судьбе.

X

Когда на подъезде осталась одна Анна Захаровна и еще две-три приживалки, в воротах появился пешком и скоро приблизился к подъезду новый частый посетитель дома Ромодановой Капитон Иваныч Воробушкин. За эти несколько дней все в доме равно полюбили доброго, любопытно рассказывающего всякую штуку соседа-дворянина.

— Ах, Капитон Иваныч! — воскликнула барская барыня. — Милости просим, добро пожаловать. Барыни-то нету. Я чай, встретили карету-то. — И Лебяжьева объяснила Капитону Иванычу, что совершилось за несколько минут пред его приходом.

— Что ж, — сказал Воробушкин, — доброе дело. Только надо бы было такое дело по своей охоте делать, а не силком, а силком только один грех будет. А барин ваш в монахи, вы меня извините, совсем не годится. А когда вернется генеральша? Я к ней со своии делом.

— В сумерки обернет, — отозвалась Лебяжьева. — А вы, верно, насчет Ули?

— Да-с, кто об чем, а я об моей сердечной сокрушаюсь.

— Ну, как-с? Что она? Не заморил ее этот кабардинец? Ведь он, кажись, из кабардинского полка?

— Уж именно кабардинец, — грустно усмехнулся Воробушкин. — Полк это-с — карабинерный, да сам-то он действительно кабардинец, Продал он мою бедную Улю из ехидства одного, из упрямства, по своей сатанинской строптивости. Продал Воротынскому, и всего за сто рублей, а с генеральши пятисот не брал.

— Что вы, Капитон Иваныч, верно ли это?

— Верно вам сказываю.

— За сто рублей, говорите?

— Да, за сто, потерял чистые деньги из одного упрямства, из ехидства. А вы знаете ли, сударыня, зачем он ее бригадиру, старому греховоднику, продал? Ключницей состоять, или управительницей, или нянькой? Всем ведомо, зачем старый греховодник скупает пригожих девушек.

— Знаю, знаю. Сказать стыдно, — выговорила Лебяжьева. — Ах, Господи! Какое дело-то.

— А уж мне-то, мне-то… — Капитон Иваныч махнул рукой, голос его задрожал, и слезы выступили в его добрых серых глазах.

— Как же тут быть, — заговорила Лебяжьева. — Ведь генеральше нельзя в разговоры входить с Воротынским-то барином; она ведь, знаете, имени его в спокойствии слышать не может.

— Знаю. Знаю-с. Скажу вам напрямки, вы меня не выдадите. Одно осталось: выкрасть Улю от бригадира и бежать. Хоть вместе бежать. Не потерплю я, чтобы моя племянница — как там хотите, а все-таки ведь племянница — сделалась полюбовницей этого старого греховодника.

— Что вы, Капитон Иваныч! Как можно, вы эдак себя под суд подведете. Да и как выкрасть, легко сказать. Девица ведь не полушка, ее за щеку не положишь.

— Все это я, Анна Захаровна, придумал. И не ныне завтра, а все обделаю, только бы мне Марье Абрамовне поведать и вымолить у нее самую малость денег. Хоть тридцать рублей, а будет ее милость — все пятьдесят. Ей же потом Уля достанется для Васьки, — что, бишь, хотел сказать, — для Василья Васильевича. Хотите, я вам все подробно расскажу, только уж позвольте войти, а то морозно стоять-то.

— И конечно, отец мой! — встрепенулась Анна Захаровна, — а я забыла, что на морозе голошея стою. Больно любопытством вы меня пробрали. Пожалуйте!

И через несколько минут Капитон Иваныч в горнице барской барыни, сидя за самоваром, передал Лебяжьевой свой план, как выкрасть Улю из дому бригадира и спасти от зазорного насильственного положения наложницы старого срамника.

Успех всего дела зависел от пятидесяти рублей, которые Воробушкин хотел вымолить у богатой барыни.