На окраине города

К вечеру, когда в окна палаты ударило первой крупкой снега и сразу потемнело, сделалось сумрачно, неуютно в комнате, Петра охватили невеселые мысли. Он вспомнил о ребятах, оставшихся на стройке, представил, как весело и уютно сейчас в общежитии, а он вот лежит здесь, никому ненужный. И вообще в жизни не от кого ему ждать теплого, участливого слова. Тетка, с радостью спихнувшая его в школу фабрично-заводского обучения, ни одного письма не написала ему. А кто еще? Была где-то сестра, но след ее давно уже затерялся для Петра. Один он в жизни.

Тяжело на душе у Петра. К чувству одиночества все сильнее примешивается глухая неприязнь к бандюге Крапиве. Видно, кто-то помешал Илье Антоновичу добить его, знал Петро, что не упустил бы тот его живым. Интересно, что он сейчас клевещет у следователя на него, Киселева? Извернуться постарается. Крепко сжимает зубы Петро.

Заснул он поздно ночью. А когда проснулся, был уже день, на улице бушевал снегопад. Петр решил не думать о своих делах, попросил у соседа книгу и терпеливо вчитывался в сложную историю жизни девушки, окончившуюся, конечно, счастливо.

— Ерунда, — сказал он соседу, захлопнув книгу.

— Почему же? Все окончилось очень хорошо, — возразил тот.

— В том-то и дело, — усмехнулся Петро. — В книгах все очень просто, а в жизни… И так бывает, «кто не мае щастя з ранку, тот не мае на останку».

— Ну уж, это мрачно выглядит, — возразил сосед. И не такая теперь у нас жизнь, чтобы человека ждало только одно плохое.

— Возможно, — из чувства вежливости согласился Петро.

Уже темнело, когда пришла сестра и включила свет.

— К вам, Киселев, сейчас посетители придут, — сказала она.

— Ко мне?! Хотя… — Петро усмехнулся: вероятно, это из милиции, наплел Крапива о нем.

И вот уже входят они… Но ведь… но ведь это Мишка Чередник?! С ним воспитатель, Надя Шеховцова, Леня Жучков, Коля Зарудный.

Петро немного успокаивается, тепло смотрит на товарищей, но в голове назойливо вертится: «А вдруг сейчас и те, из милиции, войдут?»

— Слушай, Миша, — спрашивает он, немного погодя. — Кто же еще пришел ко мне? Там есть кто еще?

— Вроде нет. А ты кого ждешь? — удивляется Михаил.

— Да так. — Облегченно вздыхает Петро и теперь лишь чувствует, что рад посещению товарищей. Несколько настораживает его только внимательный взгляд Лобунько, но Петро старается меньше с ним разговаривать, обращаясь с вопросами больше всего к Череднику или Наде.

— Тебя ведь тоже зачислили в комплексную бригаду, — замечает Михаил Чередник и, глядя на побледневшее от болезни лицо Петра, добавляет: — А что Крапива застрелился, ты знаешь?

— Застрелился?! Вон как…

И уже плохо слушает Михаила, думая, что уж теперь-то его появление ночью на стройке и вовсе покажется следствию загадочным. Был бы жив Крапива, правду можно было бы установить, как он ни вертись, а теперь… Скажут, выгораживаешь себя, на мертвого наговариваешь.

«Черт с ним! — решает Петро. — Поверят — хорошо, не поверят — плакаться не стану», — и замечает на себе удивленный взгляд Михаила.

— Ты не слушаешь меня? — говорит тот. — Я тебе о том, что парторг обещал завтра навестить тебя, а в воскресенье много ребят придет. Так что, давай выздоравливай.

Петро слабо улыбается, прощаясь с ребятами. Эта вымученная улыбка не может скрыть его настроение. Он все больше убеждает себя, что ему теперь совсем не по пути с этими ребятами, ему, над которым в любой час может прозвучать суровый голос правосудия, с ними — веселыми, беззаботными, свободными даже от малейших помыслов о преступлении.

37

Петро долго держал в руках областную молодежную газету, вглядываясь в знакомые лица ребят. В последние дни у ребят, посещающих его, только и разговоров, что о своей бригаде, о соревновании с мохрачевцами, о шефстве над школой. И все это сообщалось с задорным блеском в глазах, но сначала Петро усмехался над их горячностью, решив, что не пройдет и десяти дней, как от нее не останется и следа, но уже третья неделя близится к концу и вот — фотография… Петро забеспокоился.

Значит, думал он, по возвращении из больницы волей-неволей придется попасть вот в эту самую бригаду, которой так восторгаются ребята. Борьба за то, борьба за это, за третье и десятое. А Петру так хотелось сейчас покоя. И к чему они внесли его фамилию в списки бригады? Теперь не легко вырваться оттуда.

И вот — последнее: соревнование за бригаду коммунистического труда. Им-то что, пусть соревнуются. А ему…

Мысли об отъезде все чаще тревожат Петра, заманчивые, упорные мысли. Ему кажется, что там, на новом месте, все будет у него совсем по-другому.

«Люди живут всюду, — думает он, откидывая газету. — Пусть не все так, как хочется, но каждый сам свою жизнь обязан строить. Не удалось у меня здесь, надо попытать на другом месте. Там и начальство другое будет, да и я по-другому себя поведу, спокойнее мне же».

Петро уже не думает, он дремлет, успокоенный вечерней тишиной. И неожиданно открывает глаза.

— Спишь? — склоняется к нему Степан Ильич. — Я ненадолго. Врач сказал, что дня через три-четыре тебе выписываться. Сможешь сам-то добраться? А то ребята могут встретить.