Автор текста — Арсений Несмелов — упоминался, стихотворение было сокращено и слегка переделано «в духе событий» («серб, боснийский солдат» превратилось, понятно, в «югославский солдат»), но как некогда «Над розовым морем вставала луна…» служило визитной карточкой Георгия Иванова (даром что пел-то Вертинский), так и «Каждый хочет любить…» в иные дни — восемьдесят лет спустя! — неожиданно стало визитной карточкой Несмелова. Может быть, не такое уж и важное событие, но интересно то, что это было именно первое стихотворение, подписанное псевдонимом Арсений Несмелов. Именно там, тогда и так родился поэт.
В короткой автобиографии (1940) весь свой путь из Москвы до Владивостока Арсений Несмелов уложил в одну фразу: «Уехав в 1918-ом году в Омск, назад не вернулся, а вместе с армией Колчака оказался во Владивостоке, где и издал первую книгу стихов»[16]
. Скупо, но всё остальное Несмелов рассказал в стихах и в прозе. После убийства Колчака и распада Белой армии высоко нести чье-либо знамя офицер Митропольский более не мог, да и не видел в том нужды. В неизданных полностью по сей день воспоминаниях дальневосточный поэт и прозаик Всеволод Никанорович Иванов (тот, которому посвящены стихотворения Несмелова «Разведчики» и «Встреча первая»), рассказывая о развале собравшейся вокруг Омска армии, обронил фразу: «Крепла широко разошедшаяся новость, что офицерство может служить в Красной Армии в качестве военспецов — ведь я и сам ехал из Москвы с такими офицерами в 1918 г. К чему тогда борьба?» Однако и сам Иванов, в феврале 1945 года по доброй воле и вполне безболезненно перебравшийся через Шанхай в СССР, сознавался, что вернулся лишь тогда, когда обрел «идеологию». А о тех давно минувших годах вспоминал очень подробно (усиленно стараясь не проронить ни слова о четверти века жизни в эмиграции). И очень характерно такое его позднейшее примечание к этим воспоминаниям:«Уже много лет спустя после описываемых этих времен, уже будучи в Москве, вел я разговор с покойным писателем А. А. Садовским, бывшим когда-то в Сибири и собиравшим материал по „колчаковщине“. Он спросил меня, по обыкновению смотря зорко, как всегда, — через очки:
— В.Н., а какова же была у вас тогда идеология?
— Никакой! — ответил я.
Он даже качнулся назад.
— Невозможно!
А между тем это была истинная правда. Идеология, жесткая, определяющая, была только у коммунистов. Она насчитывала за собой чуть не целый век развития. А что у нас было? — Москва „золотые маковки“? За три века русской государственности никто не позаботился о массовой государственной русской идеологии»[17]
.Тут Иванов, конечно, перехватил, но к Несмелову формула «полное отсутствие идеологии» в смысле журналистики тоже применима (не путать идеологию с офицерской честью и убеждениями). В воспоминаниях «О себе и о Владивостоке» очень весело описано, как побывал поэт главным редактором «японского официоза» — газеты «Владиво-Ниппо» и по заказу японских хозяев ругал «не только красных, но и белых». Между тем именно Несмелов едва ли не первым понял, что японская оккупация Приморья вызвана отнюдь не борьбой с красными партизанами: «Он угадал, например, смысл японской интервенции в Сибири и понял, что целью вмешательства была вовсе не борьба с коммунизмом»[18]
.