«На пиру Мнемозины»: Интертексты Иосифа Бродского

<…> волны местные, катящиеся вдальбез адреса. Как эти строки.(«Голландия есть плоская страна…», 1993 [III; 225])Мы здесь втроем, и, держу пари,то, что вместе мы видим, в трираза безадресней и синей,чем то, на что смотрел Эней.(«Иския в октябре», 1993 [III; 228])

Похожая поэтическая формула — невозможность написать письмо, текст и отсутствие адресата: «А как лампу зажжешь, хоть строчи донос / на себя в никуда, и перо — улика» («Полонез: Вариация», 1982 [III; 65]); «А письмо писать — вид бумаги пыл / остужает, как дверь, что прикрыть забыл» («Метель в Массачусетсе», 1990 [IV (2); 93]).

Выражение и воплощение «одиночества» бытия — пустота как кардинальное свойство пространства:

Пустота раздвигается, как портьера.

Да и что вообще есть пространство, еслине отсутствие в каждой точке тела?(«К Урании», 1982 [III; 64])…помни: пространство, которому, кажется, ничегоне нужно, на самом деле нуждается сильно вовзгляде со стороны, в критерии пустоты.И сослужить эту службу способен только ты.(«Назидание», 1987 [III; 133])

Одиночество лирического героя выражено еще в ранней лирике, например в стихотворении «Глаголы» (1960). Программное в выражении этого мотива произведение — поэма «Зофья»:

Не чувствуя ни времени, ни дат,всеобщим Solitude и Soledad,прекрасною рукой и головой

нащупывая корень мировой,нащупывать в снегу и на часах,прекрасной головою в небесах,устами и коленями — везденащупывать безмерные О, Д —<…>нащупывать свой выхОД в никогДА.(I; 175)

В поэзии Бродского 1960-х — начала 1970-х гг. одиночество лирического героя имеет романтический ореол[33]. Герой — «певец», гонимый неправедной властью и готовый принять не только «зеленый лавр», но и «топор» («Конец прекрасной эпохи», 1969 [II; 162]); упоминание о топоре, занесенном над главою поэта, отсылает к пушкинскому «Андрею Шенье», посвященному «певцу», убиенному коллективной тиранией якобинцев. Лирический герой уподобляет себя Пушкину — автору стихотворения «К морю», говоря о своем узничестве в державе, «главный звук / чей в мироздании — не сорок сороков, / <…> / но лязг оков» («Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе», 1969 (?), 1970 (?) [IV; (1) 8–9]). Позиция героя Бродского — стоическое противостояние Власти и Судьбе и готовность принять смертный жребий:

Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле.Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем.Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе,

о не все ли равно ошибиться крюком или морем.(«Время года — зима. На границах спокойствие. Сны…», 1967–1970 [II; 62])

Лирический герой Бродского — поэт, служитель высшей истины, расплачивающийся за нее; хранитель Слова и поэтического Огня; изгнанник, подобный лермонтовскому поэту, символизирующему поэта отверженного:

Сжимающий пайку изгнаньяв обнимку с гремучим замком,прибыв на места умиранья,опять шевелю языком.Сияние русского ямбаупорней — и жарче огня,как самая лучшая лампа,в ночи освещает меня.Перо поднимаю насилу,

и сердце пугливо стучит.Но тень за спиной на Россию,как птица на рощу, кричит<…>Сжигаемый кашлем надсадным,все ниже склоняясь в ночи,почти обжигаюсь. Тем самымот смерти подобье свечисобой закрываю упрямо,как самой последней стеной.И это великое пламяколеблется вместе со мной.(«Сжимающий пайку изгнанья…», 1964 [I; 319])