На полпути к себе

— Был… — Вспоминая, эльфийка мрачнела. — Ещё сильнее. Ещё смертоноснее. Не знаю, как ей удалось достичь таких высот, ведь она никогда не считалась искусной заклинательницей…

— «Рубиновая роса», — подсказал я.

— «Роса»? — Она обдумала эту мысль, затем согласно кивнула. — Очень похоже… Так вот, натиск усилился вдвое…

Эльфийка скупилась на подробности. Возможно, не хотела воскрешать в памяти столь болезненные события, а возможно… Не могла это сделать. И не потому, что откровенничать с человеком постыдно для эльфа, а потому что… И у людей, и у эльфов есть одно чудесное свойство — забывать. Сглаживать острые углы обид и разочарований. Закрывать чехлами отслужившую своё мебель. Ни в коем случае не выкидывать, нет! Любая мелочь навеки остаётся в памяти, но… Лишь для того, чтобы иногда — под стук осеннего дождя или в алых лучах заката — вынуть старую безделушку из шкатулки, согреть своей ладонью, снова почувствовать печаль или радость… Они не будут слишком яркими, эти чувства — с течением времени меркнут любые краски, — но, утратив свежесть, настоятся, словно вино, и в самом простом событии появится глубина, которую ты не мог заметить… Не хотел замечать…

Люди забывают быстрее. Как и живут — быстрее. Тоска эльфов может длиться столетиями — пока не случится что-нибудь настолько светлое и радостное, что места для страданий останется слишком мало и эти самые страдания, поворчав, уснут в одной из дальних кладовых…

Я слушал неторопливый рассказ эльфийки, поглаживая пальцами тёплое дерево столешницы, а перед глазами… О, перед глазами метались тени…

«Это ты, ты во всём виновата, только ты!» Фиолетовая бездна безумных глаз чернеет с каждой минутой. Прекрасное лицо искажается под умелыми ласками злобы. «Если бы он остался со мной, был бы жив и по сей день!» — «Успокойся, Мийа… Тебе нужно отдохнуть, послушать музыку…» — «Какая музыка?! Не тебе решать, что мне нужно! Убийца!» В бирюзе ответного взгляда плещется сожаление. Искреннее сожаление. «Не обвиняй меня, Мийа… Он продолжает жить, что бы ты ни думала…» Тонкие черты кривятся и текут. «Да! Жить! Где?!» Спокойная и мудрая улыбка. «Во мне… У меня будет ребёнок, Мийа…» Твердь сознания разверзается окончательно. Ребёнок… Последняя капля, подточившая скалу духа. «Этому не бывать!..» Молния срывается со скрюченных пальцев…

— Я бы не смогла справиться, но… Должно быть, моя любовь проложила дорожку в Серые Пределы — на один короткий вдох возлюбленный вернулся ко мне. Вернулся, чтобы защитить свой последний дар… Возникшая где-то в глубине Сила смыла атакующие и защитные чары Мийи… Она умирала и, зная это, ударила всем, что смогла собрать… Не знаю, что именно произошло — я не слишком сведуща в магических материях, — но… Что-то нарушилось. Позже, когда лучшие лекари и заклинатели осматривали меня, выяснилось: ребёнок… Нет, не умер: скорее застыл на границе между жизнью и смертью. Не исчез и не остался… Когда я перестала его чувствовать, мир рухнул. И никто не мог предложить помощь. Никто не знал, как вернуть его душу…

Она говорила ровно и достаточно спокойно, но жилка на виске выступала всё заметнее. Выдержка воина, запирающего боль в груди. Это достойно восхищения, однако временами очень и очень вредно.

— Скорее всего, душа ребёнка была вытеснена в один из Межпластовых Карманов. Неудивительно, что ваши чародеи не знали решения задачи. Следовало бы обратиться к более сведущим…

— Я обращалась ко всем! — почти выкрикнула она, но тут же опомнилась, понижая голос: — Ко многим… Меня раздирала тоска. Такая глубокая, такая горькая, что я не замечала смены дня и ночи… Я не чувствовала своего ребёнка, своего единственного ребёнка, первого и последнего…

— Почему же — последнего? — Странно и удивительно. Надо уточнить.

— Один из магов… Человеческих магов… Пообещал помочь. Но предупредил, что я больше не смогу иметь детей. — В бирюзовых глазах промелькнула тень. Очень печальная. Очень страшная.

— Но он не помог? — уточнил я.

— Он обещал… Говорил, что нужно выждать время… Потребовал, чтобы я заняла место в свите маленького принца.

— В качестве личного палача? — Поверьте, я не хотел причинять лишнюю боль и без того настрадавшейся женщине, но прятать ЭТУ горечь не считал нужным.

— Не только. Я делала много… всего. Убивала… Я не помню всех мёртвых лиц, и это к лучшему: иначе не удалось бы ни разу сомкнуть глаз… — Признание далось эльфийке с трудом. Потому что она признавалась в первую очередь самой себе.

— Вы так легко забирали чужие жизни? — Мои представления о листоухих не имели ничего общего с образом жестокого убийцы. Высокомерные? Сколько угодно! Гордые? О да! Прекрасные? Несомненно! Но — мясники?

— Нелегко. — Она помолчала и продолжила медленно, словно пробуя слова на вкус: — Я не могла избавиться от боли, и маг… сделал для меня порошок…

— На основе «росы», разумеется! — кивнул я.