На поводу у сердца

— Да что ты собираешься в нём основательно проверять? Длину члена измерять, что ли, будешь?! Так с этим я сама могу на отлично справиться! — в сердцах выплёвываю я и мигом замолкаю, наблюдая, как у Остина отвисает рот, а его правое веко начинает подрагивать. От шока? От гнева? От неверия, что это произнесла его «маленькая Никс»? А может, от всего вместе? Не знаю, но пока он одним лишь только взглядом пробивает в моём лице дыру, я успеваю уже тысячу раз пожалеть, что умею разговаривать.

— Так ты с ним уже… — не узнаю его звенящий злостью голос, отчего мне становится совсем не по себе, и я решаю признаться:

— Нет! Нет, Остин! Успокойся! — склоняю от стыда голову вниз. — Пусть и это тоже тебя никоим образом не касается, но нет… У меня ничего ни с кем не было, так что отменяй свой взрыв ядерной электростанции. Это я, не подумав, ляпнула.

— А может, не подумав, сказала правду?

— Мне тебе что, справку медицинскую представить, папочка? — ехидно отвечаю я, с трудом выдерживая его свирепый взгляд, когда мы вновь замолкаем в напряжении на энное количество секунд — это, похоже, уже начинает быть нашим новым обычаем. Только на сей раз давящую на виски тишину нарушает Остин:

— Я не понимаю, в чём проблема, Ники? Я ещё с прошлой нашей встречи чувствую, что ты что-то скрываешь от меня. Или теперь уже лучше говорить «кого-то»? И я в самом деле не нахожу причин, почему ты это делаешь. Разве я когда-то от тебя хоть одну свою девушку скрывал? — его размеренно суровый голос пробирает до костей чувством вины и сожаления.

— Нет, не скрывал, — с щемящим ощущением в груди признаю я.

Ты никогда мне не врал, Остин, а я это делаю постоянно. И как остановиться — не знаю.

— Тогда почему это делаешь ты? — задаёт он вопрос, который ежедневно съедает меня заживо.

— Я тоже ничего не скрываю, просто хочу немного подождать, вот и всё. Я же знаю тебя, как никого другого: ты со своим стремлением уберечь меня от всего мира попрёшь на бедного парня с расспросами, как бронированный танк, а я не вижу смысла подвергать человека подобному, пока в этом нет необходимости. Я познакомлю вас, если наше с ним общение перерастёт в нечто большее, — исподлобья смотрю на него, про себя умоляя, чтобы он, наконец, отставил в сторону эту нелепую, сотканную изо лжи тему.

— Ладно, чёрт с тобой, не хочешь — не знакомь! — и мои молитвы таки были услышаны — он сдаётся, но радуюсь я его отступлению недолго, потому как Остин возвращается к другому неблагоприятному разговору, что вечно доводит нас до ссор: — В любом случае возможности превращать ваше общения в нечто большее у тебя не будет. Ты должна подумать о своём будущем и начать придумывать танец для поступления в «Натиду».

— Остин… — заведомо готовясь к новому спору, устало запрокидываю голову назад.

— Нет! Ничего не хочу больше слышать про твою маму! Всё это полнейший бред, который прочно засел в твоей голове ещё с детства. Но тебе пора от него избавляться. Причём уже давно пора.

— Ты в самом деле сейчас назвал мою маму бредом и сказал, что мне надо от неё избавиться?

— Да, именно это я и сказал! Ты не ослышалась. И если потребуется — повторю ещё сотни раз, пока до тебя наконец дойдёт, что тебе нужно оставить этих алкашей одних и валить из Энглвуда, — крайне ожесточённо выдаёт он.

— Остин, прекрати! Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.

— Можешь и сделаешь!

— Нет! Не сделаю! Как, по-твоему, я смогу спокойно жить каждый день, зная, что она здесь одна медленно уничтожает себя.

— Я не понимаю, как ты можешь жить рядом с ней и каждый день смотреть, как она это делает. Как же ты не поймёшь, что Юна никогда не захочет выбраться из всего этого дерьма, потому что её в нём всё устраивает? Она лишь тебя ежедневно затягивает всё глубже и глубже.

— Не говори так, я всё ещё надеюсь, что она захочет измениться. И я должна быть рядом, когда это случится.

— Ники, да сколько можно всю эту бредятину нести?! Что у тебя в голове творится? Ты же по жизни не наивная овечка, верящая в волшебные сказки, но почему-то, когда дело касается твоей мамы, ты превращаешься в безмозглую идиотку, что годами позволяет сидеть у себя на шее. Нравится, когда используют и вытирают об тебя ноги? Нравится быть дойной коровой, которую никогда даже не благодарят за все её труды? Этого ты хочешь в своей жизни?

— Остин… зачем ты так? — одними губами шепчу я, глядя на его разгневанное лицо с изумлением. Честно, сколько помню наши перепалки, подобного он мне ещё никогда не говорил.

— Как так? Жестоко? Ты это имеешь в виду? Так по-другому ты не понимаешь! Сколько раз я уже пытался достучаться до тебя по-хорошему? Сколько?!

— Много, Остин, много! Настолько, что мог бы уже наконец принять моё решение и прекратить трепать себе нервы, — бормочу я и тут же подпрыгиваю на месте от его гневного возгласа: