На пути в Итаку

Мы встаем и делаем десяток шагов, он отпирает сувенирный магазинчик и показывает на стул и столик в углу, подальше от окна. Я закуриваю и рассматриваю товар. Он спокойно что-то перекладывает, то есть тоже отвлекается, но ощущение, что он ждет меня, не проходит. Я предлагаю сигарету, но он машет головой: не курю. Я понимаю, что просьба моя некстати. Но он позвал. Мог бы просто сказать: да, все закрыто. Но это Восток. Есть неписаный кодекс поведения с гостем. Нравится он или нет, но — есть. Я это чувствую и — как ни стыдно — пользуюсь. Как только я тушу сигарету, он тут же закрывает бумаги, в которых рылся. «Финиш?» — «Да, спасибо». Я лезу в карман за динарчиком — все-таки побеспокоил человека. Он укоризненно улыбается мне: «Нет-нет, это сейчас нехорошо». — «Ну, дорогой, шок хран!» Он кивает. Мы возвращаемся на свои места. Еще минут десять — и раздается та самая предфинальная пауза, молящиеся в мечети встают, склоняются в поклоне. Фраза, пауза. Еще фраза. Даже здесь, на улице, уже как бы расслабившейся, все снова замирают. И сверху раздается: «Омен», последний раз поднимаются руки для сухого умывания. И толпа как будто выдыхает что-то. Все. На крыльцо начинают выходить люди. Лица у них как после бани.

Торговцы, сидевшие вокруг меня, уже стоят возле своих повозок и лотков, марлевые покрывала сброшены. Булочки, лепешки, хлеба. Возле повозок толпа, торговля идет более чем бойко. Я тоже покупаю пару лепешек и достаю бутылку с минеральной водой.

Народ не торопится расходиться. Такое ощущение, что всем хочется продлить вот это внутреннее состояние единства. Подобного я не чувствовал очень давно. Почему-то вспомнился — из отроческих еще времен — «Праздник русской зимы, которым райисполком назвал общегородские гулянья на Ивановском лугу в Малоярославце, — советский вариант Масленицы, с блинами, сжиганием соломенного чучела, катанием с горы на выпряженных санях, которые мы, пацаны, затаскивали по снегу на гору, и валились в них, а потом, когда сани набирали скорость, разлетались по горе. И когда малознакомые и вообще незнакомые люди, слегка (и не слегка) поддатые, были радостно, по-родственному почти, общительны. Странные воспоминания в толпе чужих мне мусульманских мужчин в североафриканском городе. Но вокруг та же готовность улыбнуться знакомому и полузнакомому, те же интонации внезапного братства в голосе. Только все вокруг трезвые.

У мечети торгуют не только булочками, на соседних лотках продают Коран, какие-то брошюры и видеокассеты. Я рассматриваю товар через плечи стоящих вокруг и в потоке чужой речи вдруг слышу отчетливое «Талибан» и «Аль Каида». И начинаю трезветь. Нет, я благодарен этим людям за то, что дали возможность и мне пережить их братание. Но я вдруг понимаю, что ничего не знаю о том содержании, которое вкладывается ими в это чувство единства. Мой праздник закончился.

Я прохожу улицу вдоль мечети в сторону городского центра, перехожу сквер и останавливаюсь на тротуаре в ожидании такси, которое отвезет меня на автостанцию, а оттуда микроавтобусом поеду к себе в Сус.

Рибат (Крепость)

Сижу на площади Медины Суса, прихлебываю горький кофе, отодвинувшись со стулом в тень от навеса, опершись глазом в стену мечети. Пальмы. Магазины и магазинчики. Поток идущих вдоль стены туристов и местных. Ну а если чуть сдвинуть взгляд или голову повернуть вправо, серая громада крепости. Рибат. Она всегда здесь. В каждое мое сидение здесь. В каждый приход сюда. Поэтому ее уже просто не видишь.

А вот сейчас зачем-то повернул голову.

Тяжелая. Громоздкая. Почти угрюмая. Ничем неукрашенный желто-серый пористый камень должен был бы сделать это архаичное сооружение инородным на площади, разукрашенной изразцами на стенах магазинов, пальмами, вывешенными на продажу коврами, выставленной на плиты медной (под золото) посуды, бордовыми, оранжевыми, бирюзовыми и проч. футболками туристов. Гомоном детей. Клекотом птиц. Запахом кофе и сигаретного дыма. Фотовспышками.

В крепость я заходил в первые дни — ничего особенного. То есть, конечно же… крепость, история, каменная мощь и так далее. Ну и что? Голый двор с аркадами по всем четырем сторонам, высокие ступеньки лестниц на верхние ярусы. Подъем туда заставляет пережить некоторое мускульное и, соответственно, сенсорное возбуждение — сверху открывается вид на крыши-террасы старинного восточного города, на море и на порт, на белые кварталы нового, французами построенного двадцать лет назад города и т. д. Красиво. Есть что поснимать. И еще один подъем — по бесконечной винтовой лестнице главной башни. Отсюда город открывается с высоты птичьего полета, правда не слишком высокого полета. Но и этого достаточно, чтобы слегка перехватило дыхание — крохотные зонтики на плоской площади внизу, зубчатый дворик далекой мечети, бело-голубой город отелей и встающее над ним почти вертикально с дымным туманным краем море. Ну и, разумеется, вся Медина, вползающая наверх, на холм, венчающийся силуэтом Касбы, форта. Неожиданно просторная сверху. Все-таки огромный город. Почти до горизонта (близкого).