На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Совершенно необходимо восстановить порядок в наших польских провинциях; население этих областей принимает доброту правительства (осмелюсь сказать мало уместную) за слабость, позволяет себе открыто высказывать враждебные по отношению к нашему правительству взгляды и не прекращает тайных сношений с герцогством Варшавским, которое имеет в их лице надежных агентов. Установив надлежащий надзор и строго наказав для примера нескольких человек, можно будет навести полный порядок. Я полагаю, что было бы очень полезно ограничить свободу сношений, которой пользуются под предлогом двойного подданства [ВПР, 1962, с. 270].

Если же война будет носить оборонительный характер, то на первый план выступает пропаганда среди своего населения: «Нужно постараться воздействовать на дух самого русского народа и пробудить в нем интерес по отношению к войне, от которой будет зависеть его спасение и существование». Далее Барклай, вполне в духе Шишкова, сокрушается по поводу утраты Россией национальной самобытности: «Осмелюсь заметить здесь, что вот уже двадцать лет у нас пытаются подавить все национальное, а великая нация, внезапно меняющая нравы и обычаи, быстро придет к упадку, если правительство не остановит этот процесс и не примет мер к ее возрождению. А может ли что-либо лучше помочь этому, чем любовь к своему государю и к своей родине, чувство гордости при мысли о том, что ты русский и душой и сердцем, а эти чувства можно воспитать лишь в том случае, если этим будет руководить правительство» [Там же].

Чтение царем этой записки военного министра по времени совпало с чтением «Четырех глав о России». Возможно, это обстоятельство подсказало Александру мысль привлечь Местра к составлению пропагандистских и других официальных документов. «Четыре главы…» обычно сравнивают с запиской Карамзина «О древней и новой России». При некотором сходстве идей [Дегтярева, 2002, с. 23–42] у них разные тональности. Карамзин резко критиковал политику царя. Местр не критикует ни Сперанского, ни тем более Александра. Он лишь предлагает альтернативное решение тех проблем, которыми занимался Сперанский. Для Александра, как человека мнительного, важны были не только политические идеи, но и то, как оценивалась его личная роль в происходящих событиях. Карамзин, со свойственной ему прямотой, писал о царе как о никуда не годном политике [Лотман, 1997, с. 597]. Сперанский, по признанию самого Александра, считал его «нулем»[32]. И как болезненно император ни реагировал бы на такую критику, откровенная лесть придворных устраивала его еще меньше.

Местру удалось найти нужный тон. Он сразу же поднял Александра в его собственных глазах, поставив наравне с Наполеоном: «Война в Европе стала в наши дни истинной дуэлью двух джентльменов». Но при этом со свойственной ему парадоксальностью Местр заметил, что сила Наполеона является его слабостью, в то время как в слабости Александра его сила. Александр, как человек, безусловно, умный, не переоценивал своих возможностей, особенно военных. После Аустерлица иллюзий на этот счет у него не осталось. Он, конечно, не поверил бы Местру, если бы тот стал превозносить его полководческие дарования. Но он и не простил бы ему, если бы тот сказал о них правду. Местр, вместо того чтобы прямо отговаривать Александра возглавить армию, что могло бы травмировать царя, стал говорить о «естественной антипатии между придворными и военными», а также о том, что, «когда государь приедет в лагерь, генералы будут больше заниматься им, чем неприятелем. Они будут спорить о милостях и бояться за собственные персоны» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 94].