На распутье

К костру подошел сотенный, весь в старых сабельных шрамах, кривоногий и толстый.

— Ну, что, ворье, послужим матери-России? — подмигнул он Купырю, угадав в нем бесстрашного человека.

— Мы — люди вольные, но можем и послужить, — ответил Елизар, зайдясь в утробном кашле.

— Так айда до моей сотни!

— Можна, — кивнул своим Купырь. — А со жратвой как?

— С голодухи, чай, не помрете.

— Без жратвы, господин сотенный, с тощим брюхом не послужишь.

— Ты, видно, понимаешь, дядя, толк в жизни! — засмеялся сотенный.

— Обучены, прошли скрозь огонь и медные трубы.

XIV

…На ратуше звонко пробили часы. Над королевским дворцом, над его острыми, готическими кровлями вились стаи ворон. Холодная заря гасла, небо налилось зеленой стынью. Во дворце топились печи и камины. Шведский король Карл, собравшись на охоту, слушал посланца генерала Делагарди. Государственный секретарь тщательно записывал все, что говорилось.

— Что в России? — спросил король весьма раздраженным тоном, не глядя на гонца Делагарди.

— Там, ваше величество, ничего невозможно понять. Правящие бояре в бездействии. По сведениям, которые имеет генерал Делагарди, рязанский дворянин Ляпунов собрал войско и, по всей видимости, двинется на Москву весной, в феврале или в марте.

— Какова же численность его армии?

— Вкупе с восставшими городами около семидесяти тысяч, к Москве же он может привести сто тысяч… В Москве же полков у бояр немного, у Гонсевского поляков в Кремле и Китай-городе около семи тысяч, но ему на выручку придет гетман Ян Сапега.

— Надо понимать так, что Гонсевский не отобьет армию Ляпунова?

— Все будет зависеть, ваше величество, от того, как сложатся отношения вождей в ополчении. Во главе стоят три человека, которые никак ужиться не смогут: Ляпунов, атаман Иван Заруцкий и князь Дмитрий Трубецкой, тоже из казаков. Атаман Заруцкий, про то мне доносит тайный агент, под власть Прокопия Ляпунова не подпал. Дело, ваше величество, как я понимаю, будет зависеть не столько от сопротивления поляков в Китай-городе, сколько от упорства патриарха Гермогена.

— Но генерал Делагарди, надеюсь, понимает, что нам выгодно, чтобы Ляпунов уничтожил в Кремле гарнизон шляхты… Владислава Сигизмунд все еще не отправил в Москву?

— Нет, ваше величество: теперь король добивается престола для себя, — сказал лазутчик.

— Сигизмунд верен своей алчности! — желчно произнес Карл. — Удалось ли ему взять Смоленск?

— Это дело времени, — ответил лазутчик.

— Кто же главная сила теперь в России? — спросил после молчания король.

— Патриарх Гермоген, — ответил советник, — вот что пишут, ваше величество, в своей грамоте ярославцы казанцам. — Он вынул из-за обшлага зеленого кафтана бумагу и прочитал: — «Святейший патриарх Гермоген стал за православную веру и, не убоясь смерти, призвавши всех православных христиан, говорил и укрепил, за православную веру всем велел стоять и помереть. И в города патриарх приказал, чтоб за православную веру стали». У нас, ваше величество, не должно быть иллюзий насчет этого старого пастыря: как он не дал согласие на престол королевича Владислава, не принявшего их православной веры, так не примет и шведского королевича Карла Филиппа, если не будет исполнено то же требование.

Лицо короля Карла IX озарилось хитрой улыбкой.

— Да, я знаю, — кивнул он своей длинной головой, — то же мне пишет соловецкий игумен Антоний. — Король белой женственной рукой взял со стола лист и дал прочитать послу.

«…Бояре и изо всех городов люди ссылаются и хотят выбирать на Московское государство царя из своих прирожденных бояр, кого Бог изволит, а иных земель иноверцев никого не хотят».

— Как бы ни разыгрывалась русская карга, — сказал жестким голосом король, — я не допущу, чтобы мой лютый враг Сигизмунд получил московский престол! Весь северо-запад России должен быть нашим! Передайте генералу Делагарди, чтобы он действовал порасторопнее.

XV

Как и в былые времена, блюдя чин и обычай, напялив не по одной шубе, бояре по утрам ехали заседать в Думу. Кряхтели: Господи, что-то будет?.. Чем они распоряжались? Нынче ничего в Кремле не решалось. Дьякам нечего было докладывать. На думном дворе и в самих палатах, не сымая шапок пред родовитыми боярами, разгуливала наглая шляхта. Главными врагами были: Шеин — в Смоленске, патриарх Гермоген — в Москве, Прокопий Ляпунов — в Рязани. Наиболее опасным, как они считали, был патриарх Гермоген, у которого — жги на костре — не вырвешь благословения служить Сигизмунду. Об том Михайло Салтыков писал королю и Сапеге: «Здесь, в Москве, меня многие ненавидят потому, что я королю и королевичу во многих радею». В грамотах патриарха и в переписке городов было одно: они призывали собираться в кучу, чтоб всем вместе навалиться на польское рыцарство. Известие о том, что атаман Заруцкий перекинулся на сторону Ляпунова и собирает ополчение в Туле, усиливало опасность, как понимал дело Салтыков.