На распутье

«Дабы быть всем нам, православным христианам, в любви и соединении, прежнего междоусобия не начинать, Московское государство от врагов очищать».

До зимы 1612 года сколачивали, как могли, ополчение. Иван Биркин, стряпчий, вынашивал измену: поздней осенью бежал к дьяку Никанору Шульгину в Казань, тот поднял ее против Пожарского и Минина.

— Встрену скота — зоб вырву! — посулил Минин, узнав об измене Биркина.

Ополченье продолжало стоять в Нижнем; не хватало ни денег, ни людей, ни тягла и сбруи. Как полетели белые мухи, стало известно; стоявшие под Москвой казаки окончательно спелись с псковским самозванцем Матюхой, — скверную весть эту привез находившийся теперь при князе Пожарском в лазутчиках Левка.

— Шишиморство продажных сабель! — проговорил Дмитрий Михайлович. — Я этакое от них ждал. Я их натуру знаю.

— Все ж, Дмитрий Михалыч, как дело дойдет пускать в ход сабли, атаманы нас поддержат, — высказал свою мысль Кузьма.

— Хотел бы я верить! Ибо без казаков нам шляхту не одолеть.

Пожарский, перебравшись в Нижний, обосновался в кучерской избе; тут же, за перегородкой, стояла его застеленная грубошерстным одеялом, с тощим сенником, узкая походная кровать. Стол и лавка — и весь обиход. Сидел он на скудной холопьей пище.

— Надо усилить обучение ратников. Народец сырой. За нерадение к ратному делу отымем поместья. Не глядя на знатность. Девок и баб в войско не пускать. От них — одна пагуба! За нарушение бить батогами. — Воевода высунулся из окна, со злостью наблюдая, как сытенькие дворянские детины дергались в седлах.

III

Двадцать третьего февраля 1612 года, боясь скорой распутицы, под звон колоколов ополчение наконец-то двинулось в тяжелый поход на Балахну с малой ратью и со всеми тяжестями. Главные силы составляли смоляне, дорогобужцы, вяземцы, коломенцы, рязанцы, московские стрельцы. Надеялись на пополнение в пути. Зыбучая марь укрывала пажити и леса, изредка изваянием вырисовывался ветряк, но не как в былые, сытые годы, на пустых мельничных дворах гулял, играя старой хлебной пылью, лишь ветер.

Посередине табора, оберегая пуще глаза, везли пушки и порох. Почти в каждом местечке и селении приставали новые люди: дворяне, холопы и мужики. Сотенные пытали их коротко:

— За родную землю готов живот положить?

— Готов.

— Вере в нашего Господа Иисуса Христа не изменишь?

— Не изменю.

— Целуй крест и иди с Богом в полк.

Неделю назад высланный отряд под начальством двоюродного брата Дмитрия Михайловича князя Пожарского-Лопаты, опередив казаков Заруцкого и Просовецкого, первым вошел в Ярославль, не дав им там закрепиться. Главную рать оставили в Балахне. Спозарань потянулись в ставку вереницею купцы, денег давали обильно, — теперь ополченская казна имела около десяти тысяч золотых. Дмитрий Михайлович, заметно повеселев, сказал Кузьме:

— Купцы-то какие! А мы думали: кряхтят, почесываются дядьки, сидючи на кубышках. А они-то вона молодцы, глазам любо!

— Пойми русскую душу-потемки, — отозвался Кузьма.

Тут узнали, что Казань, важнейший город, на который вожди ополчения так много надеялись, отложилась от их дела. Стало известно, что Казань замутилась из-за происков дьяка Никанора Шульгина и что на помощь к нему подоспел бежавший из Нижнего Иван Биркин.

— Что ж, княже, стыд этим сволочам, видно, глаза не выест, но из-за изменников дела не остановим, — сказал, как всегда смягчая гнев Пожарского, Кузьма.

— Пускай не надеются, — кивнул Пожарский, утихомиривая под воздействием слов Кузьмы поднявшуюся желчь.

В полдень ополчение вошло в большое село Решму. На дорогу со стороны села Юрьевца, где прошлую ночь отдыхало ополчение, въехал всадник. Гнедой спотыкающийся конь его, весь в мыле, хрипло дышал. Двое ополченцев ухватились за узду.

— Откуда? Куды прешь?

Верховой крикнул зычно:

— А ну, брось повода! Гонец до князя Дмитрия Михалыча, — и, направив коня по улице села, подъехал к Пожарскому.

Тут же стояли Минин, Пронский и Вельяминов.

— Откуда гонец? — спросил Пожарский строго, но приветливо.

— Из Владимира. Велено, князь, передать тебе одному.

— Говори. Тут нет лишних.

— Я от Измайлова Артемия. Второго марта атаманы, казаки и весь московский посадский народ избрали на царство псковского вора Матюху Сидорку, нового царя Димитрия.

— Этому не могу поверить! — вскрикнул Пожарский. — Что же делают бояре? Они не могли се подлое дело учинить без совета всей земли и согласья городов!

— Похоже, что подмосковные бояре и атаманы вовсе лишились рассудка, — сказал с тяжким вздохом Кузьма.

Не успел гонец скрыться, как на дороге показался другой верхоконный, рослый дядя с вислыми казацкими усами, по виду либо куренной, либо сотенный. Здоровенный конь его, как и сам всадник, был весь в снегу. Он спешился около начальников.

— Кирилл Чеглоков — нарочный от Трубецкого и Заруцкого. — Протянул князю Дмитрию Михайловичу грамоту.