На развалинах мира

Хоть я и старался лишний раз не обращать на трупы внимание, но не заметить одной характерной особенности не мог. Почти у всех, которые уцелели настолько, что их можно было рассмотреть, отсутствовали глаза. Они были выжжены, словно к ним прикасались раскаленным прутом. Я вспомнил о том, каким нестерпимым блеском резало мне глаза в самом начале катастрофы, и отнес это явление на его счет – хотя, может быть, я был и не прав. Глаза не просто были сожжены – в черепах мертвых я видел пустоты, как если бы они выгорали изнутри полностью. И… до сих пор я не встретил ни одного уцелевшего человека – только трупы. Их было так много, что я стал к этому привыкать. Это цинично, безнравственно – но как можно было, по-иному, относится к тому, что изменить никто не в силах? Я знал, что не имею права смотреть на все, так спокойно… и смотрел.

Понять, что произошло, я не пытался. Война ли, ядерная бомбежка, чудовищное землетрясение? Падение громадного метеорита, наконец – да мало ли… Случиться могло все, что угодно.

Что-то необъяснимое случилось и с солнцем. Его не было видно совсем. Сквозь нависшую над городом пелену из пепла и пыли не просматривался ни единый луч света. И это странно сочеталось с тем, что творилось на поверхности города – от земли во многих местах шло тепло, а уже на высоте человеческого роста – было пронзительно холодно. В итоге – постоянный туман, и без того затрудняющий ограниченные приделы видимости. Все было одинаково – ни дня, ни ночи. Иногда падающая с неба грязь светилась сама по себе – это было даже красиво, если бы не было так жутко. Зато отсутствовал снег – его как раз заменяли те самые хлопья

Было еще одно – необъяснимое. Я бродил по руинам один. Никто более не взбирался по холмам из зданий, ни копался в кучах, как я. Не было вообще никого, с кем бы я мог перекинуться словом, броситься в объятия, попросить о помощи или оказать ее сам. Хотя бы спросить – что же это со всеми нами случилось? Это был город мертвых и я – единственный его обитатель. В какой-то мере, это стало для меня открытием – я вдруг понял, что быть одному плохо… и страшно. Но, изменить что-либо, я был не в силах. Где бы, не пролегал мой путь, еще ни разу он не пересекался с чужим. Сколько раз мне приходилось читать описания подобного в книгах, смотреть в кинофильмах – но ни разу я не мог представить, что такое произойдет именно со мной. Будь над городом яркое солнце, может, стало бы легче. Но та мрачная туча, которая давила и пригибала вниз, одним своим видом уничтожала всякую надежду. Привыкнуть оказалось очень просто – достаточно не обращать внимания и все. Не было никакой определенной цели – вообще ничего. Есть, пить, спать. Идти, куда – кто знает… И, смутно – дожидаться. Чего – неизвестно. Может быть – людей. Может – что все изменится само собой. Или я смогу хоть что-то понять во всем этом безумии. Будь я религиозен – наверное, обратился бы к небу, моля о снисхождении. Но я не верил. Воспитанный, скорее, в духе отрицания, я лишь впитывал в себя общие понятия о вере, не поддаваясь им полностью. Слишком много было сомнений, которые не позволяли просто, только – верить… К тому же, я считал, что веры, как и безверия, не должно быть по принуждению. И даже тогда, никто не смог бы меня убедить в обратном. Тем более, когда душа вся покрылась коростой, содрать которую стало очень трудно…

А потом я наткнулся на руины, где, по некоторым характерным обломкам, догадался, что это не просто два, стоявших почти друг с другом здания. Наполовину лопнувший купол мечети привалился своим боком к маковке с крестом – единственным уцелевшим фрагментам этих культовых сооружений. Я стоял возле них и думал о том, что многовековой спор о главенстве одной из конфессий над другой разрешился самым простым способом – разметав их обе. И никто, из числа тех, кто искал себе спасение внутри этих помещений, не нашел его – здесь все было перемолото и превращено в труху, как и везде.

Я стоял и смотрел, и постепенно злость стала наполнять меня всего без остатка. Зачем? За что? Сквозь всю мою отупелость, броню черствости, пробилась ненависть, требующая себе выхода наружу. Кто дал ему право? Подняв руки к небу, и раздирая себе рот безумными криками, я принялся ругать того, кто, по мнению миллионов должен был оградить их от всего… Приступ прошел быстро – на него некому было ответить…