На рубежах Среднерусья

— Тогда будем числить тебя в строю. Если через годик-полтора ничего непредвиденного не произойдет, можешь вернуться к мужу-герою. Уверен, станет им. Скажи, майор Соболев, генерал Соболев родственник тебе? Моя бригада поддерживала его дивизию в наступлении на Карельском. В суматохе под Сталинградом не успел о нем осведомиться у тебя.

— Это мой отец.

— Где же от теперь?

— Вероятнее всего, погиб в сорок первом.

— Эх, сорок первый… Что с матерью?

— В Москве, работает в госпитале.

— Наверное, хочешь навестить ее?

— Надо бы… Только оставлять батальон накануне наступления немцев совестно.

— Это по-танкистски. Поступим так. Дам тебе машину, довезешь свою красавицу до Ельца, посадишь на поезд… и в батальон.

— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант.

По кривым фронтовым дорогам до Ельца километров двести — четыре часа хода «виллису», но Владимир добрался до станции только через шесть — боялся растрясти жену. К счастью, на парах стоял короткий состав товарняка с одним пассажирским вагоном. Владимир метнулся к коменданту станции и уже через десять минут повел Милу к эшелону. У вагона придержал за руку.

— Ну… Составчик, Мила, идет до Каширы. Там пересядешь на электричку и к вечеру будешь у своих родных.

— Ты дождешься отправки?

— Эшелон тронется с минуты на минуту. Так что, Мила… прощаемся здесь, и я посажу тебя в вагон. — Прощальные слова майор Соболев произнес с полуделовой стеснительностью. Уже без месяца год они были мужем и женой, но единственными в батальоне и третьими в бригаде. Фронтовое счастье стесняло их, и они украдкой отмечали свою близость. Казалось бы, сейчас он мог дать свободу своим чувствам — на людях постеснялся. Мила усмехнулась, крыльями размахнула руки и обвила ими мужа. Слезы упали на щеки ее Вовки, и он замер, будто прощался с Милой навсегда. Она тоже не отрывалась от него, считая себя его талисманом. За год их машину дважды подбивали, один раз она горела, но и экипаж и он отделались лишь ссадинами и пустячными ожогами. А как теперь, без нее?

— Ну, хватит. Мила.

— Еще минутку.

— Ведь паровоз под парами.

Приблизившись к пассажирскому вагону, Владимир помог Миле закинуть ногу на ступеньку, она подтянулась на руках и вошла в тамбур, за нею

Володя. Вагон уже был заполнен ранеными и гражданскими, уезжающими от приближающейся беды. Вернулись в тамбур. В нем Мила опять обняла его и дала слезам волю. Он не подозревал, что Мила так горько будет прощаться с ним. Ему казалось, она любит его озорно, все еще по-деви-чьи, а выходило совсем иначе. И — стала ближе, роднее.

Прижавшись всем телом, спросила:

— Чувствуешь?

— Что? — не понял Володя.

— Он, сын, рвется к тебе ножками.

— Я согласен и на дочку.

— Сына тебе рожу. Только смотри, ни, ни, ни!..

— Я в отца. Женился и до…

— «До» пусть случится в старости.

Боевой актив и рационализаторы были собраны в ложбине, закрытой сверху кронами дубов и кленов. Орловцы берегли их — деревья защищали склоны оврагов и лощины от эрозии земли. Теперь они укрывал бойцов и командиров. У самого русла давно пересохшего ручья стоял стол. От машины к нему энергичным шагом прошел генерал Родин. Без команды все встали. Гвардейцы его корпуса с гордостью: и за лихие победы под Сталинградом и от того, что гвардейцами в армии они пока были одни.

Не садясь за стол, Родин с довольной улыбкой на крупном лице, высокий лоб которого рассечен глубокой складкой, зычно обратился к танкистам:

— Собрал я вас, боевые товарищи, для того, чтобы накануне решающего сражения поговорить-посоветоваться и поискать способы, как нам раскалывать лбы «тиграм», как разить их, вонзая снаряды им в подреберья. Я назвал предстоящее сражение решающим потому, что здесь, на Курском выступе, должен произойти решающий и окончательный перелом в войне с фашистами. Сдавать ему позиции, отступать, как в предыдущие летние месяцы, мы больше не можем! Не имеем ни малейшего права! Родина-мать запретила нам показывать спины и задницы противнику. К этому лету она нам дала многое. Танки — прямо с заводов, еще больше в Действующую армию поступило артиллерии, особенно тяжелой. Сами видите ее на артиллерийских позициях. Пехота оборудовала три добротные полосы обороны, и на всех она уже готова к боям. Хотя пехотинцы тринадцатой армии сидят здесь без серьезных боев полтора года, они готовы встретить врага по-сталинградски и искупить свое невольное сидение упорной обороной. А мы обязаны — и должны! — помочь пехоте и артиллерии минимум наполовину перебить немецкие танки и не пропустить их к Курску — древнему русскому городу, жители которого почти два года находились в фашистском рабстве.

Переведя дух, генерал окинул взглядом собравшихся.