На самом деле

Я поставил картошку жариться, а он овощи резал. Водку сразу кинули в морозилку. Сок – остужаться. Чисто по-мужски все было: картошка прямо со сковороды, нарезка овощей, соль-перец, лук-чеснок и все такое. Водка уже остыла, наливалась медленно и густо.

Ну, разговоры пошли, кто и что и как. Успели выпить пол литра.

В голове уже чуток звенело, но самый чуток. Мы же закусывали крепко, да и не пили залпом свой стакан. Так, по стопочке, по чуть-чуть, по полтинничку, по второму…

А тут, слышим, сработала сигналка на моей машине. Я из окна кнопкой отключил. Через пять минут – снова воет. Я снова – кнопкой. А она опять. Уже ночь на дворе, спят все, а тут моя машина надрывается. Вот что бы вы сделали? Я так ключи взял, на улицу выскочил. Прямо вот, в чем был – в шлепках.

Нет, кататься никуда я не поехал. И ваш сарказм мне вполне понятен. все было совсем не так.

Я вышел из двери, вижу – тень какая-то у машины. Только хотел закричать, чтобы шел дурак куда подальше, а то ведь за себя не отвечаю. Да еще и друг у меня на кухне – услышал бы, помог. Но тут меня зажали, как в кино. Двое за руки взял крепко-крепко, а один – пнул… Ну, сами понимаете, куда пнул. Я ключи выронил, согнулся, но парни крепкие – потащили. У меня же ни крикнуть, ни охнуть – просто даже вдохнуть не могу.

У машины был Стрельников. Они его еще Дубом называли. Стали меня перед ним на колени ставить. Стали угрожать. Спрашивали, за что я Дубу поставил двойку, и ему теперь из-за меня этим летом пересдавать придется. А когда я попытался что-то сказать, Иващенко, ну, который у них за Атоса всегда, ткнул меня ножом в спину. Так, чуть-чуть, но кровь пошла, я почувствовал. А сам он, смотрю, какой-то взвинченный, дерганный. И вижу – ему это дело с ножом очень нравится. Он сразу мне еще и еще резанул. И просто вот прыгает вокруг, мол, дайте, я ему все объясню. Мол, он нам не только все расскажет, он сейчас в школу поедет и сам оценку переделает.

Было страшно. Потому что про него говорили, что целое кладбище животных у него. Мол, мелочь всякую пытает и потом закапывает за домом. Садист. Ну, дети же – ничего не скроешь!

Потом они меня били. Они умели бить. Было больно так, что только сипел сквозь зубы. И все думал, что же там друг, что ж он не выходит на помощь. А друг как раз придремал. После самолета, да после водки этой – сморило его в тепле и тишине.

Тут им стукнуло в голову, что действительно в школу надо ехать. Мол, у них все за одного, а потому они тут кого угодно – в хлам. Но другу помочь надо. Нельзя, мол, Дуба на переэкзаменовку. У него по дому дел много.

Иващенко сел сзади и все колол меня ножом в плечи и в шею. Кольнет, надавит – отпустит. Кольнет, кровь пустит – отпустит. Я в зеркало гляжу, а он совсем уже мутный какой-то. Такой и убить может.

Что? Климов? Это вот ваш Портос? Он как раз и бил. Удар у него мощный. И знает… То есть, знал, куда и как бить.

Сели все в машину. Я пристегнулся. Справа был как раз Стрельников. Он сказал, чтобы я не боялся. Если все сделаем, как надо, так отпустят меня сразу. А у самого – тоже нож. Длинный и узкий такой. И я же знаю, что своих свиней он всегда сам бил. Да знаю, знаю, что на бойщика в семье денег просто не было, а мясом они теперь не берут… Но вот нож – был.

И эти трое сзади.

Поехали.

А они под кайфом, что ли. Быстрее, быстрее – кричат. И Иващенко, Атос ваш, кровей благородных, все сильнее и сильнее колол сзади. Все плечи изрезал. И смеялся, что знает, как надо, что не истеку я кровью до смерти, что это все – для учебы. Чтобы, мол, знал учитель свое место и не рыпался.

Вот попробуйте вы за рулем, все быстрее и быстрее, и эти маньяки…

Да, маньяки! И не кричите тут! Я, как обещал, всю правду!

Тут вот кочка какая-то попалась, что ли. Нож у него сорвался, похоже, и прямо по кости мне. Боль была такая, что в глазах почернело. Только и слышал крик – куда, падла – и все.

Очнулся уже в овраге. Ремень спас и подушки. А Стрельников не пристегивался. Он так и вылетел в окно, наверное. Ну, а сзади…

В общем, я теперь, выходит – пьяный убийца.

А дети ваши – голуби белые.

Да, решайте, что хотите! Мне тут все равно теперь не жить. Все равно куда-то деваться. Так хоть и в тюрьму. У нас же смертная казнь все равно под запретом…

***

– Это ведь ты все придумал, да? Сам придумал? Это же не взаправду все было? ты зачем такое страшное рассказываешь?

– Да, это я все придумал. А по-настоящему все было совсем не так. Они избили, отпинали своего учителя до бессознательного состояния, с гоготом сели в его машину и поехали кататься по городу. Не справились с управлением, въехали в столб. Со смехом вывалились наружу, кинули ключи с моста в овраг – пусть поищет – и пошли по домам. Потом у всех была длинная жизнь, семьи, дети. То есть, не была, она и сейчас есть – эта жизнь. Иногда, редко-редко встречаясь случайно где-то здесь, они вспоминали эпизоды своей безбашенной и бесшабашной юности, смеялись, хлопали друг друга по спине – а он-то, а он, а ты ему раз-раз-раз, а он хр-р-р, а я – бац…