На сибирских ветрах. Всегда тринадцать

Это была, так сказать, антирелигиозная нотка. Решили внести также нотку трезвенную. И снова Герцог вспомнил обо мне.

В тот момент, когда зрители делали винные заказы, я вскакивал со своего кресла (все то же приставное кресло в третьем ряду!) и громко кричал:

— А мне молока! Хочу молока!

— Молока? — с живейшей готовностью откликался конферансье. — Весьма похвально! В вашем возрасте ничего другого и не требуется!

Аркоф незамедлительно приготовлял молоко, и ассистентка с ласковым возгласом: «О, бэби!» — подносила мне бокал. Жидкость, хотя цвет ее и был безупречно белым, противно отдавала химией: как видно, в данном случае артисту удавалось имитировать только цвет. Все равно, преданность цирку и тут придавала мне мужество: я осушал бокал до дна. Аркоф покровительственно хлопал меня по плечу. Ассистентка еще раз нежно восклицала: «О, бэби!».

Да, все эти номера — и живые снаряды, и живые скелеты, и живые фонтаны, и этот разбитной «винодел», — все они являли собой нездоровую пресыщенность, подмену честной цирковой работы сомнительными вывертами. И все же один из номеров тогдашней программы сохранился в моей памяти как образец истинного искусства. Мне выпала честь побывать в «подсадке» у жонглера Максимилиано Труцци.

Как только не величали Максимилиано в рецензиях: королем мячей, повелителем, укротителем мячей. Действительно, то, что он с ними проделывал, казалось непостижимым. Тринадцать мячей балансировал он одновременно. Пользуясь палочкой-зубником, безошибочно принимал мячи, откуда бы их ни кидали на манеж. Славный представитель старой цирковой династии, он отличался феноменальной работоспособностью. Тренируясь ежедневно по пять-шесть часов, Максимилиано и после изнурительных репетиций умел сохранять свежесть и легкость. Внешность его чаровала: идеальное телосложение, сверкающая улыбка, обжигающие глаза.

Особенно эффектен был момент, когда жонглер ловил на зубник мяч, кинутый понизу, внакат. Однако не каждый в зале мог догадаться именно таким образом кинуть мяч. Тут-то и требовалась моя помощь.

Весело пританцовывая, Максимилиано направлял мяч в мои руки. И подзадоривал, хлопая в ладоши: «Ну-ка! Кидай! Я жду!»

Нет, я не торопился. Напротив, очень медленно, даже с ленцой подымался с кресла и так же медленно направлялся к барьеру. Всем своим видом я как бы предупреждал: «Погоди, голубчик! На этот раз тебе не повезет!». А затем, кинув мяч в накат, пораженно остолбеневал: «Как же так? Как удалось ему справиться и с этим мячом?!»

Однажды, после конца представления, меня остановил солидный зритель профессорского вида:

— Постыдились бы, юноша! Пакость хотели учинить артисту!

— Какую пакость?

— А иначе как же назвать? Коварно, чрезвычайно коварно кинули мячик. А еще, поди, студент?!

Я поделился с Герцогом этой незаслуженной обидой, но он успокоил меня:

— Напротив, должны гордиться. Если зритель ни о чем не догадался, — значит, удачно, естественно сыграли свою роль. Значит, помогли Максимилиано взять рекорднейший мяч!

Гастроли жонглера подошли к концу, и он пригласил меня к себе в гардеробную. Яркий свет, зеркала, сверкающие костюмы, и всюду мячи, мячи...

— Мой юный друг! — напевно произнес Максимилиано. — Мне хочется сделать вам на прощание... Как это называется?.. Презент, сувенир!

И он подарил мне свой фотопортрет, изящным почерком написав на обороте: «Помните, счастливее всех тот, кто зависит только от себя и в себе одном видит все!»

И добавил, когда я прочел:

— О, это главное жизненное правило!

Я молод был тогда и не придал значения дарственной надписи. Теперь же, перечитывая, воспринимаю ее по-иному... Да, конечно же, Максимилиано Труцци был замечательным жонглером. Однако жизненное правило, которому он следовал, — оно бездушное, бедное, чужое.

Особенно ясно я вижу это теперь — вглядываясь в жизнь Сергея Сагайдачного.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

1

Дорога и в лучшие дни была неважной. Теперь же, после сильных дождей, вконец раскисла.

С ухаба на ухаб, выкидывая из-под колес потоки мутной жижи, продвигался по этой дороге автобус. Уж и автобус! Одно название. Попросту взяли некогда голубую, давно полинялую коробку и посадили на грузовое шасси... Другими транспортными средствами горноуральская группа «Цирка на сцене» пока что не располагала.

Каково же приходилось артистам? Они тряслись на нескольких тесных скамьях, занимавших переднюю часть автобуса. Позади багаж: нагромождение аппаратуры, ящиков с реквизитом, чемоданов с костюмами. Для большей надежности багаж перехвачен был веревкой, но все равно при резких толчках содрогался, кренился, норовил опрокинуться, и тогда соединенными усилиями приходилось водворять его на место.

Если людям приходилось туго — каково же было собакам? Сперва они возмущенно лаяли, затем перешли на жалобный визг и наконец впали в такую горестную оцепенелость, что Зуева даже сняла с них ошейники. «Зачем согласилась я на эту поездку? Дурака сваляла. Им, молодым, все нипочем, а мне...»