На скамейке возле Нотр-Дам

* * *

Газетами, в которых были напечатаны фотографии из Осетии, был заполнен весь Париж. Мари почему-то сразу подумала, что Валерий должен быть там. И хотя она прекрасно осознавала, что ее эта ситуация в принципе никак не должна касаться, она места себе не находила от беспокойства. Позвонить Лене в Москву казалось Маше неприличным. Другие ее родственники вряд ли могли что-нибудь знать, да и узнавать что-либо у них, минуя Лену, было бы еще хуже. Она позвонила Сержу Валли – его номер телефона был у нее на всякий случай. Валерий дал его в тот день, когда они ездили на авиашоу.

Серж Валли ничего не знал. Он отдыхал с женой и детьми в Испании и слово «Осетия» выговорил с трудом с третьего раза. Но он, по крайней мере, пообещал, что, вернувшись в Париж, наведет справки.

– Когда вы вернетесь? – спросила Мари.

– Через неделю.

– Спасибо. – Она отключилась и подумала, что счет идет на часы, если не на минуты, и за неделю ожидания она может сойти с ума.

В Париже было спокойно. Многие предпочли Парижу Пекин, где сейчас проходили Олимпийские игры, и сюда приехали только самые больные этим городом люди. У самих парижан в это время традиционно были отпуска. Многие учреждения закрывались. Нагрузки на работе у Мари в эти дни было поменьше, чем в другие годы, когда в августе она работала практически без выходных. Сейчас она могла позволить себе воскресенье поваляться дома. Но валяться не получалось. Неизвестность и беспокойство согнали ее с постели и заставили включить телевизор. Президент Саркози метался между Тбилиси и Парижем, выполняя свою миротворческую миссию. Мари с сарказмом подумала, что ему был бы очень к лицу голубой берет и госпоже Бруни стоило бы подумать о том, чтобы почаще повязывать мужу гастук небесного оттенка. Русского президента не показывали вообще. Показывали плачущих людей, которые кричали в камеру что-то совсем неудобоваримое для французов, показывали разбомбленные дома и обломки российских самолетов. При виде этих непонятных обгоревших кусков металла у Мари сжималось сердце.

– Боже, спаси его! – шептала она, и Лулу при этих словах беспокойно поднимала голову и внимательно смотрела на хозяйку.

Из Франции вообще было неясно, какая из Осетий Южная, а какая Северная. Мари влезла в Интернет, но то, что она там нашла, еще больше смутило и расстроило ее.

Лулу нужно было сводить к парикмахеру, но и к парикмахеру они не пошли. После полуденных новостей, в которых не было показано ничего нового, Мари все-таки отошла от экрана.

Об Осетии передавал только один канал, остальные не хотели портить французам воскресенье. К тому же все внимание было посвящено соревнованиям олимпийцев. Маша не выдержала: заперла Лулу и поехала на бульвар Сен-Мишель в букинистические лавки. Там она тоже не нашла ничего об Осетии и в страшном беспокойстве вернулась домой. Еще из-за двери она услышала гавканье – это Лулу разорялась на невыключенный по забывчивости телевизор. По нему как раз выступал какой-то политический деятель из гомосексуалистов. Лулу, видимо, испытывала к нему генетическую неприязнь старой девы. Ничего не добившись, Мари отправилась спать. В понедельник и вторник было все то же.

Как бы узнать, что с Валерием? Этот вопрос непрестанно крутился у нее в голове и за эти дни измучил Мари. Пусть уже прошло время с их последнего разговора, все равно, он не чужой ей человек. И вдруг ей в голову пришел самый простой, естественный выход.

– А что, если ей позвонить ему самому? – Она стала лихорадочно рыться в памяти своего телефона. Валерий ей звонил, значит, в списке поступивших звонков должен был запомниться его номер.

Она его нашла. Ей даже не пришло в голову искать какое-нибудь оправдание для своего звонка. Ей важно было просто услышать его голос, узнать, что он жив и здоров.

Она нажала на кнопку вызова. Куда-то далеко по радиоволнам пошел сигнал о ее тревоге. Но ответа не было. Связь с ним была недоступна. Его телефон молчал. Даже автоответчик своим металлическим голосом ничего не сказал.

– Может, уже номер сменился? – спросила она себя, и будто в исступлении стала нажимать и нажимать на кнопки. Гудков все не было. В отчаянии она зашвырнула телефон на постель, вышла на свою маленькую террасу, перед которой все так же равнодушно торчала игла знаменитой башни, села в то самое кресло, в котором в свой предпоследний вечер в Париже сидела я, и в каком-то безумном отчаянии обхватила руками голову.

– Зачем я отпустила его? – шептала она. Мари вдруг заплакала, беспомощно и громко, зарыдала от вдруг охватившего ее одиночества и, самое главное, от того, что она своими руками отдала другой женщине свое счастье.

Мари не плакала давно. Она практически не помнила, как это надо делать, и поэтому в своих слезах она совсем не была похожа на прекрасных трагических героинь, которые плачут одними глазами на весь экран, оставаясь такими же небесно-прекрасными, а по их бледным, гладким щекам текут кристальной чистоты слезы.