На скамейке возле Нотр-Дам

Я помню, как мы шли с НИМ сначала от площади Бастилии, поглазев на маленького мальчика, несерьезно скачущего на самом острие иглы монумента, посвященного победе народа над королями, потом по мосту Сюлли перешли на остров Святого Людовика, а уже потом по одноименному мосту вышли к Нотр-Дам. Сегодня я не пошла этим путем. Ехать к Бастилии было далеко и глупо, я выбрала путь банальный. (Узнав про это, мой друг наверняка заметил бы с усмешкой, что самостоятельность не придала мне оригинальности.) Но, как бы там ни было, я спустилась в метро, проехала две остановки и вышла на острове Сите на площадь перед главными дверями собора. Она сейчас почти пустовала – утренний наплыв туристов схлынул, а вечерний еще не начался. И несмотря на все прошлые похвалы моего друга именно заднему виду на собор, я обнаружила, что и с фасада Нотр-Дам прелестна.

Небольшие группки таких же, как и я, посетителей сверяли свои часы с ее колоколами, подростки гоняли по площади на велосипедах, мимо меня торжественно проплыли на красивых лошадях дамы – форменная одежда их не портила – это были конные полицейские. Двадцать восемь древних королей над порталами скорбели о былой власти, а химеры этажом выше молчаливо философствовали по поводу людских пороков. Здесь была особая атмосфера – снисхождения и прощения.

Сена неспешно омывала собор и набережную. Разросшийся плющ обнимал парапеты и спускался к воде, и я вспомнила, как мой друг назвал его усиками стареющей женщины, приникающей щекой к коже своего молодого любовника. Я не поленилась подойти к парапету и погладить рукой упругие ветви.

– Ты назвал их «усики стареющей женщины», – повторила я как стихи. – Я скоро состарюсь без тебя. – Я разговаривала вслух, и мне было безразлично – слышит ли кто-нибудь меня. Наглядевшись вволю на ветви плюща, наприжимавшись грудью и животом к камням парапета, налюбовавшись на недостроенные, но такие совершенные, что даже и мысли не возникало об их недоделанности, башни собора, я потихоньку пошла по набережной Сены. И снова, только с другой теперь стороны, мне открылась его апсида и ребристые контрфорсы, в других церквях запрятанные внутрь стен. И я подумала – то, что бывает скрыто под платьями обыкновенных женщин, Парижская Дама спокойно выставляет напоказ. Как истинной женщине, ей нечего стыдиться. Я даже засмеялась от удовольствия, так мне понравилось собственное сравнение. Я помахала Великой Даме в порыве нежности и пошла дальше, туда, где на задах собора был разбит небольшой сквер. К мосту Святого Людовика вела тенистая аллея, и, собственно, я проделала весь путь в Париж, чтобы посмотреть, сохранились ли на ней скамьи, и среди них именно та, на которой я так крепко прижималась к груди своего друга, пытаясь спрятаться на ней от его нелюбви.

Скамьи были на месте. Тень от лип и платанов над ними еще больше подчеркивала темноту отполированного спинами дерева на сиденьях скамеек. Все скамьи были заняты, но я только покосилась на одну из них. Так влюбленные дети, боясь, что откроются их симпатии, обходят стороной предмет своего внимания. Сейчас я еще не готова была сесть на ту, которую сразу узнала и определила «моей». Я проскочила по мосту с одного острова на другой, развернулась там и теперь уже медленно, застревая на каждом шаге, пошла обратно, стараясь восстановить все мои прежние ощущения. Я узнавала места: вот здесь продаются сэндвичи. Вот в этой кондитерской мы ели мороженое. Мне повезло, что и этот день, как тот, давний, выдался изумительной красоты. Недаром же этот остров так ценят парижане. Должно быть, здесь действительно какой-то фантастический воздух или особенные флюиды. Со мной вдруг произошло нечто невероятное – я забыла о том, что вокруг меня люди, я разговаривала вслух. Я смеялась, я плакала. Слезы потоками текли у меня по щекам. Это был катарсис. Я кричала в небеса, я молила ЕГО, чтобы он меня услышал. Я говорила ему: