На службе у Изгоя

Мы едва-едва не опоздали: дюжина уцелевших в рубке куманов практически вытеснила последних недобитых воинов побратима за раскрытые створки, двое половцев уже схватились за них, стремясь как можно быстрее их закрыть! И повисли на деревянных воротах, пришпиленные к ним стрелами, словно жуки иголками… С хрустом перерубив саблю перегородившего мне путь кумана, я следующим ударом рассекаю ему горло острием меча. Сердце бешено бьется – я не могу найти Еремея среди уцелевших гридей!

Удар клина двух десятков свежих воинов вогнал защитников крепости обратно в проход, и вскоре короткая, яростная схватка завершилась их гибелью. Поначалу находясь на острие хирда, позже я притормозил, силясь найти побратима – и наконец разобрал его белое лицо с застывшими васильковыми глазами, неподвижный взгляд которых был устремлен точно вверх. Шлем Еремея сбит, через лоб от края левой брови и практически прямо через нос ко рту тянется кровавая полоса от широкого сабельного удара. Не уберегся брат, не уберегся…

Склонившись над верным товарищем, я очень аккуратно – как будто теперь это имеет значение – взял его голову в руки. Тепло еще не оставило его тело. Может, жив?! Чувствуя отчаянный стук в груди, я вытаскиваю Еремея из-под двух воинов, павших после, – не обращая внимания, что побратим лежит в огромной луже крови. Вытягиваю его на свет… Тщетно. Зрачки никак не реагируют на солнечные лучи – сердце уже остановилось.

Долгую минуту я стою на коленях перед телом близкого человека. Из груди рвется крик, но я почему-то молчу. Какое-то отупение и полное ко всему равнодушие накатывают на меня, и я просто смотрю на лицо побратима, лишь твержу про себя: «Это все не по-настоящему… не по-настоящему…»

Отчаянный бабий визг приводит меня в чувство: после гибели последних защитников крепости опьяненные кровью воины разбрелись по не такому уж большому внутреннему двору, также заставленному шатрами. И вот на моих глазах два касога вытащили упирающуюся степнячку из шатра, с треском разорвав на ней платье и уже широко разведя полные белые ноги.

– Остановитесь!

Горцы будто не слышат меня, с похотливым хохотом оголяя бабе грудь и жадно ее тиская.

В голове будто что-то взрывается, перед глазами встает багровая пелена, и я в три прыжка покрываю разделяющее нас расстояние, взревев по-звериному. Касоги наконец-то обращают на меня внимание, в их глазах появляется страх… Но прежде чем я успеваю пролить кровь своих же воинов, к ним подскакивает Радей и тяжеленным ударом щита сбивает замершего над бабой горца. Тот отлетает в сторону, но и мне приходится придержать меч, чтобы не задеть дружинника.

– Вам что воевода приказал?! Баб не трогать до окончания боя!!!

Второй касог лишь часто закивал, отползая в сторону, а я поймал взгляд русича и благодарно тому кивнул. Кажется, я мог натворить дел, и Радей вовремя вмешался – но в то же время эта вспышка привела меня в чувство.

– Проверить все шатры, ищем наших полоненных! Никита, поднимай лучников на стену, если кого из мужиков-половцев увидят, пусть бьют сразу.

Дождавшись, пока десятник отправится выполнять мой приказ, я кивком подозвал новгородца, и мы направились к большому, стоящему чуть в стороне шатру, выстланному разноцветными, яркими тканями.

– Как рука?

Русич скосил глаза к левой, все еще удерживающей щит:

– Болит.

– Надо обработать.

– Лекарь на ладье сидит.

Вот и весь разговор. Да, новгородец немногословен, но верен – а еще он единственный остался подле меня из тех, кто был в самом начале пути…

Возмущенный мужской крик и отчаянный женский… наверное, это можно назвать рыком, заставили нас ускориться. Вскоре перед глазами предстала очередная мерзкая картина расправы захватчиков над побежденными. Правда, в несколько необычном варианте: троица воинов держится на почтительном расстоянии от молодой русоволосой девки, стиснувшей в руках саблю с темным, волнистым узором на клинке. Лезвие ее уже испачкано кровью, а один из воинов зажимает глубокий порез на предплечье. Его товарищ уже приготовился метнуть топор, когда я гаркнул:

– Стой!!!

Воин обернулся. В отличие от касогов варяги более дисциплинированны – они почтительно расступаются передо мной, пропуская вперед.

А девка хороша… Красиво очерченные брови, большие зеленые глаза, пухленькие щечки и полные, сейчас гневно кривящиеся губы. По плечам ниспадают длинные, искрящиеся на солнце русые волосы, перехваченные на лбу кожаным ремешком. Но более всего меня зацепил взгляд девки, в котором на равных плещутся животный страх и в то же время отчаянная решимость драться до конца!

– Брось!

Девушка среагировала на мой крик тем, что прыгнула вперед и довольно умело рубанула саблей наискось, с оттягом. Но я легко перекрылся плоскостью меча (щит остался у тела Еремея), стремительно перехватил вооруженное запястье и с силой ударил рукоятью в хрупкий девичий подбородок. Подломившись в коленях, половчанка безвольным кулем свалилась к моим ногам.

Хмыкнув, я поднял на плечо теплое, чем-то сладким пахнущее женское тело, после чего подозвал Радея:

– Заходи в шатер. Сейчас рану обработаем.