На сопках Маньчжурии

Падал редкий, тяжелый дождь. Временами Логунову казалось, что он отбился от роты, тогда в темноте он окликал своих и успокаивался, услышав ответ.

Он засыпал на ходу. Желание спать было непреодолимо. Вчерашний бой, сегодняшний бой… Штакельберг, Гернгросс, штаб-офицер Каваяма, полк, не желавший отступать, отдельные эпизоды пережитого вдруг с необычайной отчетливостью возникали перед его глазами и так же вдруг исчезали, не оставляя после себя ни беспокойства, ни недоумения. Кто-то выругался рядом с ним — офицер, солдат? Конь ударил его грудью, но Логунов устоял. Ему было все равно, Главное — улучить минуту, когда дорога ощущается ровной, и на секунду провалиться в дрему.

Дождь, хлынувший шумным потоком, привел его в себя. Холодный ночной дождь хлестал по земле и по измученным людям.

Логунов оступался в канавы, попадал в вязкую землю, которую было не провернуть сапогом, соскальзывал в овраги и оказывался по пояс в воде.

После одного такого оврага поручик, обессилев, сел. Вокруг хлюпали и чавкали тысячи ног. Опять конь шел на него, и Логунов испугался, потому что сидячему от коня не сдобровать.

Он крикнул в темноту:

— Корж! — Потом: — Куртеев! Штабс-капитан! Шапкин!

Никто не отзывался на эти имена.

Проходили люди, кони, проезжали повозки, часть из них застревала в овраге, и оттуда доносилась ругань.

«Отбился!» — подумал поручик, и эта мысль больше дождя отрезвила его. Он поднялся, огляделся и далеко вправо заметил огни.

Шел туда, но огни не приближались. Так шел он вечность, скользя, увязая, проваливаясь.

…В фанзе горел огонь. Оконная рама была выставлена, и Логунов увидел фонарь, свешивающийся с потолка, офицеров за столом, складной самовар на столе, запах жареного донесся к нему сквозь запахи дождя.

— Заблудившегося поручика примете?

— Заходите, спасайтесь, — ответил знакомый голос.

— Федор Иванович! — воскликнул Логунов.

— Ну, это невозможно, — говорил Неведомский, — поручик Логунов сделал своей специальностью вторгаться ко мне ночью! Да вы лезьте через окно, окна ведь здесь как двери… Нечего сказать, в хорошем виде разгуливает русский офицер!

С Логунова текла грязная вода; фуражка, покрытая грязью, превратилась в блин.

— Сбрасывайте все, мой Андрей простирает. А пока заворачивайтесь в бурку. Андрей, подай поручику бурку.

— Я смотрю на вас и не верю, что это вы, — говорил Логунов. — Ведь там у вас было так…

— И в аду люди живут, — заметил поручик Топорнин. — Уцелели. Фортуна!

— Фортуна — могучая барынька, — согласился Логунов. — Но я просто счастлив, что вижу вас здравыми и невредимыми. — Он улыбнулся застенчиво, как все люди, которые улыбаются только оттого, что им сейчас хорошо.

Усевшись в бурке на каны, он принялся за чай. Чудесно было во время дождя в этой фанзе! Изображения добрых жирных богов висели на стенах. Жирный мальчик проходил мимо них со снопом гаоляна и огромной жирной рыбой. Иероглифы, вырезанные из красной бумаги и наклеенные на косяки дверей, маленькие столики с чашечками для еды, желтые деревянные палочки — куайнцзы — для того, чтобы брать пищу, — все это было хорошо. На дворе хлестал дождь. Была ночь. Бой кончился. Бой кончился поражением и скверным, похожим на бегство отступлением. Будь японцы поэнергичнее, они могли бы получить много удовольствия. Но, однако, они этого удовольствия не получили. А чай хорош, бурка суха и тепла. Неведомский жив. Нина Нефедова живет на Русском острове, русоволосая, кареглазая. Японцев мы все равно разобьем!

— Что у вас там такое случилось? — спросил Топорнин.

Логунов рассказал все, чему был свидетелем.

— Все понятно, — вздохнул Неведомский.

— Что же понятно, Федор Иванович?