На стороне мертвецов

Митя потряс головой — кружащая вокруг него черно-кровавя пелена, на фоне которой то и дело мелькали вывороченные внутренности… отрубленные руки… раскроенные головы… Даже она на миг отступила перед вялым любопытством: «Это он о чем? Причем тут… уважение к отцу?» И вдруг понял! Потапенко считает, что его отец… оборотень. А Урусов — что Кровный.

Митя мрачно уставился на княжича исподлобья:

— Я — сын Аркадия Меркулова.

— Конечно! Я тоже считаю — кто вырастил, тот и отец! — прочувственно согласился Урусов. — Но в нашем несправедливом мире, сами понимаете, Митенька, Кровное Родство… так много значит! Ну, пойдемте же, пойдемте!

Митя смотрел на него беспомощно. Ну да, а что еще тот мог подумать, когда сын бескровного и пусть и Кровной, но слабосильной княжны, вдруг поднял мертвецов? Только что брак матушки с отцом всего лишь прикрывал ее связь с кем-то из Кровных, связь, которая не могла увенчаться браком? И что, вот что Митя мог ему объяснить? Что реальность гораздо… страшнее, и опаснее, и… невероятней?

— Я не Мораныч! — только и мог в очередной раз упрямо повторить он, зная, что ему снова не поверят. Он уже и сам себе не верил. — И… Я не могу сейчас идти домой! Нам нужно забрать паротелегу и цыгана — где вы там его спрятали? Он должен свидетельствовать!

Урусов поколебался, окинул Митю внимательным взглядом… потом резко кивнул и зашагал в другую сторону:

— Я эту вашу паротелегу…

— Не мою. — вяло возразил Митя. — Штольцев… То есть, теперь-то Лаппо-Данилевских…

— Я ее во двор загнал, цыгана привязал, Раиса их стережет. — Урусов кивнул, то ли соглашаясь, что паротелега — вовсе не Митина, то ли отмахиваясь от жужжащей у самого лица мухи. Улица, по которой они шли, была совершенно пуста. Царила тишина — ни грохота орудий со стороны реки, ни криков и лязга оружия за спиной. Все было кончено, но об этом еще не знал никто, кроме дравшихся на улицах города — победивших и побежденных — а потому напуганные обыватели дрожали по домам, не смея высунуться наружу.

Урусов толкнул створку железных ворот в арочном проеме, те легко распахнулись. Митя покачал головой: надо отцу устроить разнос дворникам — что стоило ворота запереть? Какое-никакое, а препятствие захватчикам. Тряхнул головой — да он с ума сошел, дворниками командовать вздумал! Живыми! Они вбежали во дворик на задах доходного дома. Посреди торчала паротелега — к ее облучку был крепко-накрепко привязан цыган. И кажется, спал, свесив голову на грудь. Крепко так спал…

— Раиса! — Урусов бросился к распростертой в ярко-зеленой траве рыси. — Я чувствовал боль во время драки, я… Я думал, что задели меня! — он рухнул перед рысью.

Лесная кошка протяжно, почти по-человечески застонала, и подняла располосованную ударом клинка усатую морду. Шершавый язык теркой прошелся по руке Урусова, словно рысь просила извинения, что не справилась, хвост слабо дернулся. Урусов сгреб ее в охапку… и ринулся вон со двора, даже не оглянувшись на Митю.

Митя только вздохнул ему вслед — Симарглыч, что с него возьмешь. Неторопливо подошел к цыгану — спешить тут уже было некуда. Внутри болезненно дернулось, а во рту появилась горечь, так что пришлось мысленно на себя прикрикнуть — уж после сегодняшнего мертвецы ему должны быть… как родные! Губы скривила неприятная усмешка… и он потянул голову цыгана назад… открывая перерезанное от уха до уха горло.

— Сомневаюсь, что это был удар варяжского топора… — все с той же кривой улыбкой прошептал Митя.

Нож против нежити легко срезал веревку. Митя с усилием перевалил тело в кузов паротелеги, и уже без всяких колебаний уселся на залитое кровью сидение. На нем самом крови было ничуть не меньше.

Глава 41

Беглец от славы

Митя потянул рычаг… паротелега нервно заквохтала… и наконец тронулась с места. Он выехал со двора и медленно покатил по улицам. Поворот, поворот, еще поворот… На перекрестке пришлось притормозить — целая вереница пустых телег тянулась в сторону пристани. Дождался, пока проедут, и покатил к дому. В городе ему больше делать нечего, а любопытство… любопытство его не мучало. Он и без того знал, что проиграл.

Цыган, их единственный свидетель, мертв, и теперь медведь — это просто медведь, хищник, невесть каким образом забравшийся в город, и задравший случайно подвернувшихся прохожих. Несчастный случай. Не убийство. Можно, конечно, узнать, кому принадлежит дом в лоцманской слободе, но Митя был уверен, что к Лаппо-Данилевским эта дорожка не приведет. Не глупцы же они!

А еще он все-таки убил. Держался, держался… и убил. Уж убил, так убил.

Наверху распахнулось окно и наружу выглянул… убийца.

Митя отчетливо почувствовал резкий, словно металлический вкус крови на языке и легкую черную дымку, сочащуюся меж ставней. Он резко рванул рычаг паротелеги… В окне на миг показался молодой улан в форме, небрежно скользнул взглядом по Мите… и отступил вглубь комнаты. Митя услышал доносящийся оттуда звонкий, почти мальчишеский голос:

— Я только на минутку забежал, матушка, вас успокоить! Ничего не бойтесь — мы этим селедочникам уж так всыпали, век не забудут!