На суровом склоне

Он не договорил, но мог бы договорить. Курнатовский понял так ясно, как будто услышал недоговоренные слова: поручик хотел сказать, что ответы на эти вопросы насущно важны для него, для этого странного следователя, — и не решился.

— Почему же? Я отвечу вам, — при этих словах поручик сделал какое-то движение, вероятно желая самой позой своей, менее официальной, расположить собеседника к разговору.

Но тот и так приготовился говорить, без оглядки на необычную, почти невероятную ситуацию.

— Есть такая вещь, как совесть… — Виктор Константинович остановился, увидев, что поручик побледнел. Но Курнатовский не склонен был щадить его и продолжал: — Совесть, живущая в душе каждого честного человека, ведет его на сторону правых, против бесчестья, против преступления, против зла… Веления совести бывают иногда сильнее сословных и всяких других связей. Рабочие борются за свои права, тем самым они борются за правду… Честный человек и не из их класса становится на их сторону… Это неизбежно.

— Послушайте, — взволнованный, с красными пятнами на щеках, воскликнул поручик, так вот что могло его вернуть к жизни! — Тысячи людей живут, вовсе не заботясь о рабочих и их правде, — что же, все эти люди не имеют совести, все — бесчестны?

Он нетерпеливо ждал ответа.

— Да, в одних совесть еще не разбужена. В других она задавлена. Но горе тем, кто подавляет в себе движение совести, кто наступает сапогом ей на горло! Во сто крат презреннее палач, знающий, что он накидывает петлю на шею невинных…

— Подождите, — перебил Курнатовского поручик, — но если человек мучается, если он клянет себя…

— Тем хуже для него, — отрезал Курнатовский.

В наступившей тишине стал слышен перестук колес, тяжелое дыхание паровоза где-то рядом, на путях, и вдруг замелькали в стекле квадраты освещенных окон пролетающего мимо состава.

Казалось, сейчас странный разговор оборвется, все станет на свое место, они вернутся на свои места…

Курнатовский ждал, что поручик обратится к действительности, недописанный протокол допроса лежал перед ним. Но то, что хотел выяснить для себя этот человек, видимо, было для него важнее.

Он опять заговорил, сейчас как-то спокойнее, словно уверился в чем-то, что подозревал и ранее:

— Вы говорите, веления совести бывают сильнее сословных уз. Но ведь не каждому совесть подсказывает именно это: идти к рабочим и с ними вместе бороться за их права. Ведь есть много других способов делать добро: помогать бедным…

Он умолк, увидев недобрую усмешку на лице собеседника.

— Мне кажется, господин поручик, что вы задаете вопросы, на которые у вас уже имеется ответ: вряд ли вам, — Курнатовский дерзко-обнаженно выговорил это «вам», — помогут подачки бедным…

После этого он мог ожидать, что следователь одернет его или, по крайней мере, просто вернется к протоколу. Но поручик как будто боялся утратить случай открыть для себя то, что, может быть, уже никогда не откроется ему потом.

В путаных, нервных его вопросах проглядывало стремление найти в позиции Курнатовского какую-то трещину, в которую он мог бы юркнуть со своей жалкой, трусливой попыткой самооправдания.

— Если дело обстоит так, как вы говорите, почему же ничтожно мало людей нашего круга вступает в рабочее движение? Вы должны признать, что вы — из немногих? А разве привилегированные классы России не богаты людьми с чистой совестью?

Поручик словно был заинтересован в отвлеченном споре, но Курнатовский отчетливо видел, что вопрос идет о личной судьбе этого человека, и не хотел дать ему ни одного шанса смягчить его самоугрызения.

— Вступают в рабочее движение те, кто честно говорят себе: там правда и мы туда идем. А то, что так говорят немногие, это естественно: немногие переступают границы своего класса и соединяют свою судьбу с другим классом. А вы задумались над тем, в чем сила тех, кто пошел с рабочими? В чем причина их стойкости? А эту стойкость вам, наверное, не раз приходилось отмечать, — Курнатовский опять приблизил спор к тому, что близко касалось его собеседника. С удивительной отчетливостью он видел, как поручик отталкивает от себя его доводы. Но Виктор Константинович уже не выбирал выражений, все напористее утверждая: да нет же, нет вам выхода, как нет середины!

Он делал это, не скрывая своего презрения к собеседнику. Он вовсе не думал, что этот «кающийся каратель» всерьез может или даже захочет что-либо изменить в своей судьбе, и Курнатовский только стремился показать ему всю глубину его падения.