На суровом склоне

Андриевский стоял на кафедре, внушительный, закованный в броню твердой уверенности в своей правоте. Его слова падали точно, четко, как шары в лузу. Казалось, нет силы, которая сломала бы железный строй этих слов. Только безумец мог бы не принять спасательный круг, который бросал ректор всему студенчеству. Только безумец! Так думал ректор.

В речи Андриевского звучала сила, с которой человек борется за свое благополучие.

Вдруг в зале, таком благопристойном, таком мирном, вспыхнули выкрики: «Долой!», «Позор!» Они вспыхнули в разных местах и слились в один гул возмущения. Оно охватило зал, погасило речь ректора и звуки гимна, которыми пытались восстановить порядок.

К ужасу начальства, группа студентов, по всей видимости крепко сбитая, — не случайно, а заранее готовая к этому выпаду, — демонстративно вышла из зала.

«Единение под эгидой верноподданных наставников» безнадежно провалилось.

Были приняты энергичные меры: исключение из университета «смутьянов», в том числе Курнатовского. А сугубая жестокость этой меры заключалась в том, что исключенные получали так называемый «волчий паспорт». Это означало запрещение поступить вообще в какое-либо высшее учебное заведение.

Формальное основание для такой меры находится в официальных документах. В письме попечителю С.-Петербургского учебного округа министр просвещения Делянов сообщает:

«…мною признано… необходимым очистить это высшее учебное заведение от таких лиц, которые вследствие неблагонадежного направления своего в политическом и нравственном отношении дурно влияют на своих товарищей и вносят в университет смуту и брожение, составляя между собою не дозволенные законом землячества и сообщества, часто преследующие противуправительственные преступные цели. В министерстве народного просвещения были собраны от полиции и университетской инспекции возможно обстоятельные данные и сведения о многих подозрительных и неблагонадежных студентах, одни из них по направлению своему отнюдь не должны быть терпимы в каком бы то ни было высшем учебном заведении, другие же, менее виновные, подлежат удалению из С.-Петербургского университета».

Изгнанный из Петербургского университета, Курнатовский выезжает на родину, в Ригу. Он прибыл туда 26 сентября 1887 года. А уже 9 октября департамент полиции, за подписью директора П. Дурново, сообщил начальнику Лифляндского губернского жандармского управления:

«…состоящий под негласным надзором полиции уволенный из С.-Петербургского университета бывший студент Курнатовский Виктор Константинович проживает ныне на родине в городе Риге. Означенный Курнатовский, обративший на себя внимание во время пребывания в С.-Петербурге близким знакомством с осужденными по делу первого марта сего года государственными преступниками Канчером, Горкуном и другими, известными своей политической неблагонадежностью лицами, по вновь полученным сведениям продолжает обнаруживать крайне вредное направление и стремление к противуправительственной деятельности»…

Правильно оценивая значительность антиправительственной деятельности своего «подопечного», органы сыска недооценили конспиративных навыков Виктора Курнатовского и исключительного упорства его в достижении поставленной перед собой цели.

Иначе чем можно было бы объяснить очевидные провалы в наблюдении охранки?

Курнатовскому удалось создать в Риге кружок революционно настроенной молодежи из студентов политехникума. Он регулярно дважды в неделю собирался под видом кружка по изучению русской литературы.

От органов сыска также укрылись обстоятельства, при которых Курнатовскому удалось получить свидетельство «о политической благонадежности» и использовать его для поступления в Московский университет.