На суровом склоне

Уже много часов сидели на корточках, посасывая трубки, медленно и веско роняя слова, буряты. Все ждали. Нетерпеливые выходили на дорогу, поглядывая в степь, где клубились дымные облака метели.

Старуха, закутанная так, что виден был только один слезящийся глаз да кончик хрящеватого носа, палкой ощупывая дорогу, спрашивала, бродя меж телегами:

— Чо это творится? Пошто людей согнали?

— Сам пришла, — лаконично ответил пожилой бурят, восседавший в волчьей шубе на санях, как Будда, со своим круглым, лоснящимся на морозе, смугло-желтым лицом.

— Начальство встречать али как? — не унималась любопытная старуха.

Молодой мастеровой, пробегая, озорно бросил:

— Нынче свобода, бабка! Начальство попряталось!

Около станции, как обычно, шла бойкая торговля. Быстро раскупались желтоватые круги замороженного молока, кедровые орехи, мороженая голубика. Стоял обычный бессвязный гомон.

Пожилой человек в крестьянском зипуне рассказывал кучке слушателей:

— В Чите мы всем народом к губернатору ходили. На площади нас, почитай, несколько тысяч стояло! Требовали, чтоб он матросов высвободил. А губернатор, значит, нет, говорит, я таких правов не имею, потому на каторгу их царь-батюшка закатал, пущай он сам и ослобождает!

— Так и сказал?

— Сами слышали, — заверил старик с фонарем в руке.

— Ну вот, — продолжал рассказчик, — выходит, тут, значит, Виктор Константинович Курнатовский и говорит ко всем: мы сами, всем народом, освободим наших братьев-матросов с транспорта «Прут», пострадавших за революцию. Давайте наказ, выбирайте делегатов ехать в тюрьму!

Бабка с палкой и здесь уже, озираясь по сторонам, пробиралась в самую людскую гущу:

— Ох, посмотреть бы хоть одним глазком на тех матросиков!

— Да смотри, бабка, сколько хошь! Чай, билетов покупать не требуется!

— Так не пропихнешься ведь. Куда мне? Задавят.

— Пропихнем, бабка, не сумлевайся!

Человек в зипуне продолжал:

— Приезжают, значит, делегаты в острог, в этот самый Акатуй, требуют начальника Фищева: так, мол, и так, ослобоняйте товарищей наших, матросов с транспорта «Прут». Однако не могу, говорит начальник, хучь стреляйте, хучь режьте, что хошь со мной делайте, не могу, потому царь не велел.

Тут вынимают делегаты бумагу-приговор и дают прямо в руки начальнику. Почитал, почитал он тую бумагу и как вскричит: «Эй вы, верные мои тюремщики! Бегите, поспешайте, велите, чтоб сбивали кандалы с матросов, пущай ерои выходют на волю!» Вот как было, бумага-то, выходит, сильнее царя! Потому на бумаге той приговор народа записан!

Мужик в облезлой шапке угрюмо проговорил:

— Нам не бумагу, нам землю надо. На бумаге не посеешь!

— Вон соктуйские приговорили: кабинетские земли передать казакам да крестьянам!

— Что дожидаться-то? Кабинетских управляющих выгонять надо.

В степи еще стоял серый сумрак, а на станции уже черный вечер обступал белые венчики керосино-калильных фонарей, враз вспыхнувших на платформе.

— Господи! Не померзли бы люди-то. Чай, их прямо с каторги выхватили. Небось разуты, раздеты, — говорила молодая баба с ребенком, укрытым полой полушубка.

— Чего раздеты? Не слыхала разве? Шубы повезли им, чесанки, шапки — все припасли!

— Как же людей за правду-то мучат? А господь-то чего смотрит? — причитала молодуха.

О том, что Читинский комитет большевиков принял решение освободить из Акатуйской каторжной тюрьмы матросов транспорта «Прут», по всему Забайкалью узнали, как только делегация Читинского комитета РСДРП и Совета солдатских и казачьих депутатов выехала в Акатуй. Повсюду, в деревнях и на станциях, делегацию встречали толпы людей. Многие искали встречи с делегатами, чтобы получить совет и обсудить свои местные и даже личные дела. Известно стало, что едет Курнатовский, ученый человек, сам много пострадавший от царя, и Алексей Гонцов, которого иные помнили еще с того времени, когда он начинал работу свою токарем в читинском депо. Ныне же Гонцова знали по всей дороге как руководителя забастовки.

Митинг на платформе открылся поздно вечером. Метель стихла. Серебряная монета луны словно в сугроб упала, затерялась в облаках.

Фонари освещали кусочек привокзальной площади. Дальше толпа оставалась в темноте. Только по смутному гулу чувствовалось, как много людей слушает оратора и жадно смотрит на моряков, стоящих рядом с ним на широком крыльце.

— Итак, революция взломала железные двери одной из самых жестоких царских тюрем! Сегодня вооруженные читинские рабочие вырвали из ее пасти горсточку храбрецов-повстанцев с транспорта «Прут»! — говорил Курнатовский. — Матросы «Прута» на военном суде признали себя членами нашей партии. Они сделали это, несмотря на то что такое признание грозило им смертью или вечной каторгой. Только два месяца тому назад четверо из их среды были расстреляны, а стоящие перед вами товарищи осуждены на вечную каторгу. Так расправилось самодержавие с моряками, восставшими за права народа! Теперь позади осталась каторга! Впереди у наших товарищей — борьба за окончательную победу народа!

Когда Курнатовского сменил один из освобожденных матросов, из толпы закричали:

— Да здравствуют революционные матросы!