На суровом склоне

Донесения Холщевникова впоследствии были проанализированы Меллер-Закомельским и подкрепили выводы барона о «сотрудничестве Холщевникова с мятежниками».

Иркутский генерал-губернатор Кутайсов, человек решительный и грубоватый, гордящийся своей беспощадностью в борьбе с крамолой, не давал пищи успокоению. В его телеграммах была та острота, тот перец, который делал постное блюдо фактов удобоваримым для гурманов двора.

Холщевников писал нудно и тускло о «напряженном состоянии в области, вызванном бедствиями предшествующих лет», об «упорствующей толпе». Старомодные длинные периоды раздражали царя, обычно читавшего документы вслух.

— Пока дочитаешь до точки, слюнями истечешь, — сердито сказал он Витте.

В телеграммах же Кутайсова были слова, которые не позволяли отбросить донесение, не дочитав до конца. Граф предупреждал прямо, без прикрас:

«Брожение между войсками громадное, и если будут беспорядки, то они могут кончиться только смертью тех немногих, которые еще верны государю…»

Но и к этим сообщениям постепенно привыкли. Иркутск далеко, кто знает, что там в действительности происходит. А у страха глаза велики. Волна, пробежав большую дистанцию от Иркутска до Петербурга, неизбежно разбивалась в тысячи мелких брызг.

Успокоительная фраза: «У страха глаза велики», пущенная каким-то оптимистом, уже вошла в обиход, когда разразились события.

В эпически спокойном тоне телеграммы Кутайсова чувствовалось даже некоторое злорадство:

«В Иркутске образовано революционное правительство, мятеж в полном разгаре, резня неизбежна».

Слово, которое все боялись произнести, с размаху выговорил министр внутренних дел Дурново. Граф Дурново был мужчина серьезный и существовал не где-то за тысячи верст, как Кутайсов, а тут, на глазах.

И когда он произнес сакраментальную фразу о том, что «положение на Сибирской дороге может угрожать даже существованию государства», благодушие сменилось паникой.

Стали думать, кому пришел черед стать спасителем отечества, полетели депеши, посыпались докладные записки.

Как всегда, мастер ловить рыбу в мутной воде, вышел на авансцену Витте… Позднее он вспоминал в свойственной ему небрежно-самодовольной манере:

«Я предложил такую меру: послать двух решительных и надежных генералов с отрядами хорошего войска… и во что бы то ни стало водворить порядок на Сибирской железной дороге…»

Ударение приходилось на слова: «во что бы то ни стало». Их начали повторять в разных контекстах, но в одинаковой тональности: как бы необходимые условия решения данной задачи.

Идея пришлась как нельзя кстати. Впрочем, как это иногда случается с удачными идеями, она быстро отделилась от своего творца и начала самостоятельное существование, так что никто уже не интересовался ее автором. Когда успех ее был уже не за горами, мысль о карательной экспедиции, как «плетке-двухвостке», присвоил себе великий князь Николай Николаевич.

Государь сообщил в письме матери:

«Николаше пришла отличная мысль… Из России послать Меллер-Закомельского с войсками, жандармами и пулеметами в Сибирь до Иркутска, а из Харбина Ренненкампфа ему навстречу».

«Николаша» — великий князь Николай Николаевич был не хитер на выдумки, инициатива в таком деле его украшала. Некоторое время при дворе так усердно твердили о двух поездах, словно заучивали условия арифметической задачи.