На суше и на море - 1961

Поднялись все, но он выбрал в спутники двоих, наиболее крепких и выносливых. Остальным было приказано ждать. На всякий случай им оставили почти всю воду.

Прошагать под палящим летним солнцем добрые сорок километров… Все трое молчали, сознательно избегая говорить о том, о чем думал каждый, — о воде. И присесть нельзя ни на минуту; сядешь, потом почти невозможно заставить себя подняться. Временами казалось, что они сбились с пути, идут в противоположном направлении.

Но все мучения были позади, и ноги стали неожиданно легкими, когда, с трудом преодолев подъем, они с вершины бархана увидели огоньки в окнах домов и зеленый глаз светофора ободряюще подмигнул им с полотна железной дороги.

— Уч-Аджи, — только и мог сказать Бойко. Голоса своего он и сам не узнал.

Дежурный по станции, ни о чем не расспрашивая, стал кипятить чай. Трое ночных гостей пили его жадными глотками, причмокивая, фыркая и отдуваясь. Обеими руками держали они стаканы, как будто их могли отобрать.

Все остальное было уже просто. Бойко позвонил в Мары в управление. Оттуда дали радиограмму на участок, и тотчас на помощь попавшим в беду машинам пошли трактора.

Вот как иной раз выглядит в пустыне такое обычное и прозаическое дело, как доставка продуктов. Но характерно здесь другое.

Очерк «Жажда», где героем был ботаник Боев, заканчивается такими словами:

«Иван Иванович, если ему случится прочитать эти строки, будет, наверное, недоволен. Я изменил его фамилию, но он не любит, когда ему напоминают его роль в этой истории. Он пожмет плечами и скажет: „Что ж тут такого? Нужно всегда, в любых условиях сохранять присутствие духа. Это ясно каждому — ученому и коммунисту“».

Почти так же ответил и Максим Михайлович Бойко:

— А что тут особенного? А как же иначе мы могли поступить? Надо было — и пошли. Чаю вот только выпили стаканов по двадцать — честное слово, не преувеличиваю!

…Я совсем недавно был в этих же краях.

Я видел канал. Не на горизонте, не за барханами — вблизи. Только вода в нем была не голубая, а зеленоватая. Но это не был мираж.

Это был самый подлинный, самый реальный Каракумский канал. Можно было зачерпнуть воды — сколько угодно. И на 236-м километре, где когда-то стоял безводный Пионерный участок, — то же самое. Можно было искупаться. Можно было плыть по нему долго и далеко.

В ЛОДКЕ ЧЕРЕЗ КАРАКУМЫ

Ничка осталась позади. Поселок скрылся за высокими барханами — три десятка одинаковых, как близнецы, разборных домиков, обтянутых шершавым брезентом.

Зеленая алюминиевая лодка с подвесным мотором легко скользила вниз по течению. Казалось, она вот-вот разрежет надвое плавающий прямо перед ней ослепительный шар солнца. Позади катера широко расходились веером волны.

Это была настоящая река, во многих местах ничуть не уже Мургаба, река, которой прежде не было на карте Каракумов. Между 191-м километром и 210-м раскинулось большое водохранилище — Средние озера, как их называют на трассе. Испуганные неожиданным появлением лодки, взлетели из камышей и прочертили небо черным пунктиром суматошные утки.

Местами на спокойной поверхности озера, окрашенной закатом, расходилось множество кругов, словно кто-то сыпнул в воду горсть галечника. Это мальки разыгрались под вечер. Но вот они внезапно исчезли — справа тяжело плеснулась большая рыбина. Какой-нибудь проголодавшийся сом отправился за ужином…

Я испытывал очень странное чувство… Утки… Рыба в Каракумах… Плывешь в лодке, по берегам барханы, и, опустив руку за борт, ощущаешь тугое сопротивление воды… Что может быть необычнее в краю древних караванных троп?!

Мы с Константином Евгеньевичем Церетели сидели впереди. Серые глаза главного инженера конторы по гидромеханизации пристально изучали берег. Ему некогда было любоваться красотами природы. Да потом он к ним и привык, наверное… В эту поездку Церетели отправился для того, чтобы лишний раз посмотреть, какие дамбы надо надежнее укрепить.

В помятом белом полотняном костюме, в шляпе из рисовой соломки с погнутыми ветром полями, в брезентовых сапогах защитного цвета, Церетели молча всматривался в берега. Лицо его было покрыто плотным загаром, который не сходит и зимой. Но при улыбке на лбу, возле глаз и возле губ появлялись тоненькие полоски белой кожи, не тронутой солнцем.

Впрочем, чаще лицо Церетели оставалось озабоченным, морщины не разглаживались. Вода пошла, вода идет… А от нее всякого можно ожидать!

По пути нам попадалось много моторок, и наша лодка, точно на ухабах, прыгала на упругих встречных волнах.

Нам встретился бригадир Георгий Калибаба, тот самый, чей землесос на протяжении года шел первым по каналу, размывая перемычки, углубляя и расширяя русло до проектных отметок.

Бригадир и Церетели разговаривали о простых будничных делах — пора пускать землесос на основное направление, перевести его из обводного канала, как только Калибаба сменит рабочее колесо, за которым торопится в Ничку, на склад.