На суше и на море. 1962. Выпуск 3

— А разве были такие случаи?

— Ничего подобного, — энергично отмахивается Ясеф. — Я говорю это вам только для того, чтобы вы хорошенько поняли все отговорки и возражения. Вы спрашиваете, какой аргумент их убедил?.. Этого в двух словах не объяснишь. Еще задолго до облачения в мундир девушка выполняет задания армии: проносит оружие через линию фронта или достает в в городах медикаменты для наших раненых. Вручение пистолета — всего лишь признание ее заслуг. Я думаю, что это соображение сыграло решающую роль в тех спорах.

— А отговорки…

— …это, как говорят у вас, пережиток прошлого, не правда ли? — заканчивает Ясеф мою фразу. — Ведь вы уже бывали в гостях в алжирских семьях? И вас принимали только мужчины, не так ли?

— Да.

— Ну вот, а женщина тем временем стояла в кухне и ждала, останется ли ей что-нибудь поесть. Теперь вы видите, какой шаг вперед сделали наши женщины?

Между тем шум мотора стихает. Машина ложится набок, чтобы описать петлю, и последний раз с воем проносится над нами.

— Еще один вопрос, Ясеф: солдатам нельзя влюбляться в девушек-бойцов?

Ясеф, который уже собирался встать, снова садится и с удивлением смотрит на меня.

— Слушайте-ка, а вы когда-нибудь видели, чтобы влюбленным можно было что-то запретить? То-то же. А у нас в таких случаях просто женятся.

— Прямо на фронте?

— Прямо на фронте! — говорит Ясеф, подчеркивая каждое слово. — А теперь нам пора идти. Нас ищут, так как все приготовления должны быть закончены сегодня вечером.

Ночью взвод должен занять исходные позиции, гласит приказ. Неподалеку от лагеря солдаты уже сгоняют вьючных животных, нагружая их продовольствием и боеприпасами. При появлении самолета ослы тоже забились в кустарник.

— Солдаты божатся, будто у ослов есть шестое чувство, — говорит Ясеф, — и скотина за несколько часов вперед чует появление французов. — Он смеется. — Но, сказать по правде, я не встречал ни одного муджахида, который бы полагался в этом на своих животных.

Но ослы и в самом деле не так глупы, как о них любят говорить. Во время моего путешествия я не раз видел, как они настораживали уши, лишь только начинали раздавать боеприпасы или готовить оружие и позиции к бою, и разбегались по кустам, чтобы залечь там, не шевелясь.

В лагере стоят два сивых жеребца и пегая кобыла. Капитан Ларби хвалит их выносливость и быстроту.

— Мы будем испытывать истинное удовольствие, — кричит он мне.

При мысли, что на них придется проделать все путешествие, мне становится не по себе. Я не помню, ездил ли я вообще когда-нибудь верхом.

Солдаты, которые выступают первыми, наполняют свои фляжки водой из деревянных бочек.

Здесь не осталось и следа от свойственной арабам суетливой деловитости, наполняющей шумом и гамом базары и кафе Уджды и отнимающей покой у постояльцев гостиниц.

Каждый муджахид двигается проворно и ловко, избегая малейшего шума, даже в том случае, если на целые мили в окружности нет ничего живого, кроме колючего кустарника да зарослей альфы[34]. Стоит заговорить несколько громче, как немедленно подходит унтер-офицер и тихо делает замечание; беседа продолжается, но уже вполголоса.

В палатке царит глубокая тишина. По звукам, проникающим наружу, невозможно определить число ее обитателей.

Я делюсь с Ясефом своими наблюдениями. Он распускает чалму, чтобы повязать ее заново.

— Неспокойный вы человек, — говорит он. — Всюду ходите и высматриваете, а потом вам объясняй, что и почему.

— По-моему, война каждого приучает к дисциплине. И, наверное, на это обращается особое внимание при обучении военному делу, — оправдываю я свое любопытство.

— Правильно, — говорит Ясеф, — но тут надо иметь в виду еще кое-какие соображения. Погодите, я расскажу вам два случая.

Один произошел недалеко от Тлемсена. Уполномоченный ФИО[35] созвал всех мужчин деревни, чтобы установить сумму налога с каждого двора в пользу революционного правительства.

От одной из семей на собрании присутствовал старший сын, высказавшийся за предложенный размер обложения.

Узнав об этом, его отец рассвирепел: «Почему ты не попытался поторговаться и сбить сумму налога?»

И тогда случилось то, что было бы немыслимо год-два назад. Сын забыл всякое уважение и накинулся на отца: «Ты эгоист и болтун!» И в тот же день ушел в армию.

Ясеф молчит и выжидательно смотрит на меня.

— Ну, и? — спрашиваю я.

— Ну и? — с упреком повторяет он. — Неужели вы не понимаете, почему этот случай имеет такое значение? В алжирской семье отец всегда считался непогрешимым. Его возраст говорил каждому: он знает и может больше тебя, потому что он старше тебя. Дети не осмеливались взглянуть на него и избегали громко говорить в его присутствии. Он не скупился на проклятья в адрес французов. Но когда ему предложили вступить в армию, он сказался слабым и больным. «Не лезьте на рожон: этот орешек нам не по зубам», — брюзжал он. Вот тогда-то сыну впервые пришлось усомниться в своем отце.

— Изменения, происшедшие в семье, мне понятны, — говорю я Ясефу, — но какое отношение имеет все это к дисциплине?

— Сейчас узнаете, вначале послушайте вторую историю.