На суше и на море - 1962

Солнце поднялось высоко. В знойном воздухе ни малейшего ветерка, и тишина какая-то особенная, торжественная. Мы стоим в глубокой задумчивости и вспоминаем разное из книг и из жизни. А над Карнаком и над нами в небесной лазури парят орлы.

— Ну, пойдем, хватит на сегодня, — говорит мне Володя.

— Пойдем, — нехотя соглашаюсь я.

Из-за колонны выходит пожилой человек в широкополой соломенной шляпе. Я вздрагиваю от неожиданности. А человек улыбается и протягивает нам руку.

— Фройдеман, — представляется он нам. — Я, простите, случайно слышал ваш разговор. Русских встречаешь так редко!

Фройдеман говорит по-русски очень правильно, свободно подбирая слова. Но легкий акцент и эта особая правильность выдают в нем иностранца.

Фройдеман словно угадал наши мысли.

— Я немец, но, как видите, неплохо знаю русский. Учился ему у вас в России. Да, я был у вас в плену и все это время учил русский язык. С 1943 года. О, это было очень тяжело. Я глубоко уверен, что русский — самый трудный язык в мире. Но у него — великое будущее! О, у вас обязательно будет еще Толстой…

Фройдеман смотрит на нас, наморщив лоб, как будто силится вспомнить что-то очень важное.

— Да, это была ужасная война, ужасная война. О, мы, немцы, хорошо знаем, что это такое. И немцы не будут больше воевать, поверьте мне. Они сыты… позвольте, как это сказать по-русски? Да, да, вспомнил — сыты по горло. Я, знаете, глубоко ненавижу теперь всякую политику. Политика — страшная вещь. Она всегда порождает войну.

Фройдеман улыбнулся и посмотрел нам в глаза.

— Зачем политика? — спросил он сам себя и широким жестом показал на обступившие пас развалины Карпака.

— Лучше вот ездить, смотреть на такие чудеса и ппть холодное пиво. — Он потряс висевший у него через плечо большой термос в кожаном футляре.

— Выпьем за знакомство — как говорите вы, русские!

Как ни отговаривались, выпить пришлось…

Потом мы еще долго сидели на повергнутом в пыль изваянии какого-то фараона и угощали друг друга египетскими сигаретами. Бывают же встречи! Немец из Западной Германии встретился с нами на развалинах Карнакского дворца!

У Фройдемана открытый взгляд. Чувствуется, что говорит он искренне и не таит к нам неприязни или злобы.

«Интересно, — подумалось мне, — не потому ли это, что он хорошо помнит, как получал по восемьсот граммов хлеба тогда, когда дети тех, кого он убивал, получали по четыреста. Понял, может быть, оценил великую душу нашего народа?»

Давно закончилась война. Осыпались и заросли травой окопы. Отстроились города. Но как свежа память о ней. Ведь нет у нас семьи, где бы не погиб отец или сын, муж или брат. В каждой квартире смотрят со стен их портреты…

* * *

Идем к Карнакскому дворцу ночью. Тонкий ущербный месяц скользит над нами. Темнота все гуще и плотнее. Включили ручной фонарик. Он выхватил из темноты только крошечный кусочек земли. Огромный Карнак все рельефнее выступал из ночи.

Я вздрогнул — над нашими головами пронеслись вспугнутые светом летучие мыши. С каждым шагом их становилось все больше, они вились вокруг, задевая нас крыльями. Фонарь пришлось потушить. Летучие мыши угомонились. Темнота вновь ослепила нас. В тишине висел пронзительный звон цикад, иногда чуть доносились далекие паровозные гудки.

Мельхиоровый лунный свет бледно очерчивает каменный лес колонн. Где-то в его глубине истошно завыл шакал. В ответ зло, взахлеб залаяли собаки.

Ночь рождала лихорадочные мысли. Сюда приносили жертвы вечно жаждавшим крови богам. В такую вот ночь плели здесь коварные заговоры и придворные интриги, убивали из-за угла ударом кинжала. Жирные гиены раздирали тела умерщвленных узников и долго хохотали в темноте над делами людей… А люди любили, ненавидели, мучились ревностью. Если бы камни могли говорить! Сколько видели они за сорок веков! Но камни молчат, они умеют хранить тайны…

Мир знает немало примеров сказочной роскоши. Вошли в поговорку Лукулловские пиры, оргии Нерона, великолепие двора Людовика XIV. Испанские конкистадоры отправляли из Америки целые флотилии, груженные драгоценностями инков. Из глубины веков сияют алмазы индийских раджей. И все это блекнет в сравнении с древним Карнаком.

Титанические колонны его главного зала, на капителях которых умещается несколько десятков людей, были сплошь окованы толстым листовым золотом и инкрустированы бесчисленным множеством драгоценных камней. Золотом были одеты ворота и стены, обелиски и статуи всего этого каменного города. Полы выстилали серебряные плиты.

«Брат мой, золота в твоей стране столько же, сколько песка…» И это золото стекалось в священные храмы Карнака многие сотни лет. Тысячи и тысячи рабов умирали от зноя и жажды в рудниках Аравийской пустыни, серой лепешкой и просяной кашей довольствовался трудовой люд, и везли, везли золото карнакским жрецам бога Амона.

Но что золото. Разве можно измерить золотом тысячелетний каждодневный труд целой армии народных мастеров, сооружавших и украшавших Карнак. Их творческий гений и вдохновение воплотил в себя великий и неповторенный дворец.