На суше и на море - 1964

Брусилову становилось все хуже и хуже. Он лежал уже четвертый месяц, как пласт, не имея силы даже повернуться на другой бок. У него появились пролежни. Хозяин страшно исхудал. Стал похож на скелет, обтянутый тонкой кожей. Брусилов чувствовал какое-то отвращение к дневному свету и требовал плотно завешивать иллюминатор и зажигать лампу. В печурке должен был все время гореть огонь, а он смотрел, как подкладывают дрова. Но самыми желанными для него были те минуты, когда Ерминия Александровна массировала ему ноги. Тогда хозяин лежал молча и нежно смотрел на Жданко.

Чем же он болел? Отчего занемогли и другие члены команды? Цинга? Но зимовка только начиналась. Все хорошо и разнообразно питались, много двигались и работали на свежем воздухе. Воспаление легких? Но почему болезнь вспыхнула как эпидемия? Капитан даже приказал перевести больных в изолятор и не общался с экипажем сам. Видимо, эта мера помогла: болезнь больше не распространялась.

«А может быть, болезнь занесена с ненецкого кладбища?» — вдруг догадка просверлила мозг Альбанова. Ведь Брусилов вытащил шайтана из снега на могиле и отдал Шленскому. Штурман тоже перебирал рукой позвякивающие украшения… Что же за болезнь? Какая?

К концу марта Брусилов стал медленно поправляться, но все больше проявлялась его раздражительность и капризность.

Спал он целыми днями, отказываясь от еды. Ночью часто бредил, а окружающим казалось, что он не совсем в своем уме.

…— Позвать Шленского, — вновь как будто бы наяву слышит засыпающий Альбанов. — Шленский, ты? Давай-ка, дружок, подсчитаем, сколько мы заработали!

— Давайте, — тихо соглашается Шленский.

— Давай-ка, дружок, припомни, сколько в прошлом году мы набили моржей в устье Енисея. Ты записывал это?

Шленский испуганно моргает глазами, не зная, шутит хозяин или нет.

— Нет, не записывал, — отвечает он еще тише.

— Э, — досадливо морщится Брусилов. — Да как же ты, негодяй, учет не ведешь?! — вдруг иступленно кричит он. — Ты работать пришел или прохлаждаться? Тоже гарпунер…

Брусилов тяжело дышит, задыхаясь от гнева. Глаза его безумно вытаращены, он как бы хочет просверлить взглядом бездельника Шленского.

— Так ты разоришь нас, — зловещим тоном говорит хозяин. Но в конце концов смягчается: — Ну, да ладно. Уж китов-то ты припомнишь сколько убили? Ну, чего молчишь? Отвечай!.. А сколько осетров поймали и продали ненцам?..

— Чего же ты молчишь?! — опять взрывается капитан, и отборная ругань сотрясает каюту. Опустив голову, сидит Жданко. Брусилов давно потерял способность к галантности. Молчит и Шленский, испуганный непонятными вопросами и гневом Георгия Львовича. — Вон, негодяй! — кричит Брусилов, вскакивая и взмахивая рукой. Потом валится на койку со стоном и плачем. А спустя несколько минут новое приказание:

— Позвать машиниста!.. А, господин Яков Фрейберг! Присаживайтесь. Доложите мне, пожалуйста, сколько у вас пару в главном котле и сколько оборотов делает машина?!.

И опять брань, крик, стон, плач, а штурман, закусив до крови губу и сжав кулаки, прислушивается к тому, что делается за переборкой, в каюте капитана.

И так каждую ночь… Команда занималась своими делами: разбирали на топливо переборки корабля, утепляли жилые помещения толью, старым шлаком из котлов и слоем снега, охотились, чтобы пополнить убывающие запасы продовольствия, а хозяин все болел…

«Но разве в этом только дело?» — сверлит мозг штурмана вопрос. И он, похолодев, с тяжелой, горящей головой садится на койку и смотрит на спину Александра. Нет, нужно заснуть, отогнать кошмарные видения. Он снова ложится и поворачивается лицом к стенке.

Вот так и там, на «Святой Анне», — лицом к стенке. А из-за нее слышится горячий задыхающийся шепот хозяина и… барышни.

Милая застенчивая Ерминия Александровна! Так она и не стала невестой и заботливой женой… Она больше всех выстрадала из-за нрава больного Брусилова. Частенько в сиделку летели и чашки и тарелки, когда она слишком настойчиво уговаривала Георгия Львовича «откушать бульона или кашки». И такая отборная ругань!.. Но куда денешься?..

Она потеряла девичью стройность, фигура ее оплыла, но от этого Ерминия не стала менее привлекательной для Альбанова.

О, этот шепот требовательного барина! Альбанов переворачивается на спину, мечется головой по подушке. Нет, он никому ничего не скажет об «их» счастье. Он один будет носить в себе свое горе, всю свою боль. Милая Ерминия, это умрет с ним!..

И все-таки штурману невмоготу!

Проходило лето, а капризность хозяина не уменьшалась. Брусилов был мелочно придирчив, лез во все дела, давал разноречивые приказания, сбивавшие с толку людей.

«Не могу больше! — часто думал Альбанов. — Такому человеку нельзя подчиняться!»

Корабль несло куда-то на север. Они уже были северо-восточнее Новой Земли, а их тянуло еще дальше к полюсу. Рубили на топливо деревянные части «Святой Анны». Уменьшался запас продовольствия, хотя моряки добывали немало тюленей и медведей. Кончалось лето, и впереди новая зимовка.